Дмитрий Гордон - Березовский и Коржаков. Кремлевские тайны

— Видные в прошлом чекисты в беседах со мной утверждали, что и Горбачев, и Ельцин смертельно боялись силовых структур…

— Горбачев, наверное, да — смертельно, а Ельцин просто старался с ними дружить. Еще в Свердловске он всегда приближал к себе начальников УКГБ и УВД и прикармливал их: на любых пьянках, мероприятиях те были рядышком. Вместе с тем и Борис Николаевич, и Михаил Сергеевич не просто боялись органов — ни тот, ни другой методов их работы не представляли, и обоим постоянно казалось, что все там про них знают. Это ведь не секрет: мои коллеги любили (и сейчас любят!) показать, что они всезнающие и вездесущие, а если у тебя рыло в пуху, если ты в чем-то замешан, конечно, будешь трястись, как осиновый лист, и оставаться зависимым. Они же — и один, и второй — не безгрешные были…

— До Ельцина в конце концов дошло, что его могут арестовать?

— А как же — да оно так и было! Потом подтвердилось, что группа «А» была рядышком, в лесу — ждала только команды…

— «А» — в смысле «Альфа»?

— Ну, «Альфой» ее журналисты потом окрестили, а официально она называлась группа «А» Седьмого управления КГБ СССР.

— Действительно ли представители американского посольства, которое располагалось неподалеку от Белого дома, предложили Борису Николаевичу укрыться на их территории?

— Я сам вел об этом переговоры: не с послом, но со вторым или третьим лицом неоднократно. У нас, в частности, была четкая договоренность, что на случай попытки захвата Белого дома задние ворота американцев круглосуточно будут открыты. Так продолжалось три дня — если что, можно было спокойно туда перебраться…

— Почему же Ельцин не воспользовался гостеприимством?

— Мы с ним условились: если начнется штурм, есть два пути. Первый — спуститься в подвал Белого дома, где находилось огромное современное бомбоубежище, способное защитить от любой бомбы. Там было вполне реально несколько недель просуществовать, но потом все равно надо было вылезать, выкуриваться. Второй вариант — территория американского посольства, где жить можно было хоть год и на весь мир вещать, что здесь творится (лично мне больше второй вариант импонировал). Ельцину я доложил: так, мол, и так — и услышал в ответ: «Сами решайте».

Когда началась пальба и погибли три парня, на пятом этаже Белого дома было все хорошо слышно. Впечатление, что везде, как на Новый год, взрывались петарды — оружия на руках было уже много. Руцкой хорошо сработал: то, что принадлежало Белому дому, раздали плюс еще и со стороны подвезли — непонятно откуда… В общем, палили кому не лень.

Ну вот, я Ельцина разбудил: «Давайте на выход». Он спал в одежде: набросил пиджак — и вперед! Полусонного в машину его посадил, открываем ворота, ребятам команду даю, чтобы разобрали на пути баррикады, и тут Борис встрепенулся: «Куда это мы едем?». — «Как куда? В посольство, к американцам». Он сразу очухался: «Никакого посольства!». — «Тогда в подвал?». — «Идемте».

— Как вы думаете, сработала интуиция?

— Кто его знает… Просто не захотел ехать — и все, хотя у нас с послом Мэтлоком были прекрасные отношения.

— Ельцин тогда казался этаким мощным русским медведем, рыцарем без страха и упрека…

— Когда хорошо принимал, он и впрямь был бесстрашным.

— Интересно, а кто был идеологом путча? Председатель КГБ СССР Крючков?

— Да, безусловно. Он очень умный человек, очень сильный, другое дело, зачем было таким путем поворачивать историю вспять? Строй, который свое отжил, силой вернуть нельзя.

— Это правда, что за несколько дней до переворота Ельцин встречался с Крючковым у него на Лубянке и тот, протянув на прощание руку, сказал вам: «Александр Васильевич, очень прошу — берегите Бориса Николаевича»?

— Так и было… Накануне отъезда к Назарбаеву в Казахстан.

— Иезуитом был товарищ Крючков?

— Я не могу так сказать. Слышал, что уволили меня из КГБ якобы по его команде, но не думаю, что он подсматривал, как я с Ельциным выпиваю и как мы с ним в бане паримся. Это были нормальные мужские отношения — ничего особенного… Борис Николаевич ведь меня любил, братом своим называл. Я не спорил, говорил: «Ваше право — вы старше. Назначили братом — пожалуйста, назначили другом — готов». Я же на девятнадцать лет моложе…

Конечно, Крючков все эти вопросы отслеживал, но был еще один интересный момент. Я близко дружил с бывшим патроном по Афганистану Владимиром Степановичем Редкобородым, которого впоследствии, после ареста Плеханова, по моей протекции назначили начальником Девятого управления. С ним я был исключительно откровенным, потому что тех, с кем прошел Афган, считал братьями: там отношениям «начальник — подчиненный» места нет. Редкобородый же был очень близок с Крючковым, поэтому многие вещи до того, разумеется, доходили.

— Кадры хроники, где Ельцин обращается к москвичам, забравшись на танк, стали символом победы демократии над реакцией…

— Это потом их сделали символом, а на самом-то деле все прозаически было… Около одиннадцати дня (или чуть позже, может, в половине двенадцатого) кто-то, скорее всего Бурбулис, подбросил идею: мол, пойдемте с народом поговорим. «Пойдемте, пойдемте!» — тянет… Ну, пошли, а там танки стоят невдалеке. «Айда к танкистам!». Ну, подошли, а дальше-то что? Тут и возникла мысль забраться на броню, только как? Я не танкист, Борис Николаевич вообще никогда рядом с этой техникой не стоял. Сообща как-то залезли…

— Когда в очередную годовщину ГКЧП по телевизору вы видите себя с Ельциным на танке, какие возникают мысли?

— Горько становится оттого, что люди, которые были вдали от событий, называют путч опереточным. Особенно неприятно слышать это от питерских, которые просто нас одолели. Захватили в стране власть, а кто они, собственно, такие? Ни в девяносто первом рядом их не было, ни в девяносто третьем — они выжидали. Как историки говорят: в то время, когда пролетариат проливал свою кровь на баррикадах, буржуазия медленно карабкалась к власти. Здесь прямые аналогии напрашиваются, потому что те, кто к этой борьбе отношения не имеют, сейчас главные демократы — ордена за заслуги друг другу вешают.

— Путч подтолкнул Советский Союз к развалу и фактически его развалил. Сегодня одни называют это трагедией, другие, наоборот, счастьем… Вы были непосредственным участником и свидетелем подписания Беловежского соглашения, венчавшего распад СССР, все происходило на ваших глазах… Рассказывая мне о тех исторических днях, Леонид Кравчук, Витольд Фокин, Геннадий Бурбулис и другие политики, находившиеся тогда в Беловежье, подчеркивали: изначально желания похоронить Союз ни у кого не было — это так?