Дмитрий Гордон - Березовский и Коржаков. Кремлевские тайны

Президентские выборы Ельцин-то выиграл, но у него не осталось ни грамма сил, чтобы руководить страной, — вот и решил главой Администрации назначить Чубайса. Егоров был, конечно же, поражен таким отношением: он положил здоровье, лишился легкого, заработал рак… Фактически на износ трудился: в задней комнате у него постоянно дежурили врач с медсестрой — делали внутривенные уколы в катетер. Сутками из кабинета не выходил, повсюду мотался…

Егоров очень много для Ельцина сделал, и тот это, естественно, понимал. Сообразив, что поступил нехорошо, несправедливо, он, находясь в Барвихе, вызвал туда Николая Дмитриевича и, заплакав, попросил у него прощения: мол, так получилось, но иначе я не могу, вынужден… В общем, показал свою полную немощь.

— Ельцин, простите, заплакал?

— Да, с ним это часто бывало. Это мне сам Егоров рассказывал — мы до последнего дня дружили (я посетил его буквально за три часа до смерти). «Борис Николаевич, — попросил Егоров, — раз так, отпустите по-доброму. Не надо мне помогать, что-то особенное для меня делать…». — «Нет уж, — ответил Ельцин, — просите любую должность, которую считаете для себя подходящей, кроме председателя правительства». Ну а Коля был у нас мужиком остроумным… «Хорошо, — кивнул, — назначайте министром обороны».

Президент, конечно же, на попятную, а Егоров ему опять: «Да не надо мне ничего, не хочу я в этой команде работать. Отпустите назад, в Краснодарский край — снова пойду на губернаторские выборы. Прошу об одном только: чтобы хоть не мешали». У Ельцина будто гора с плеч: «Нет проблем, дам Чубайсу команду, чтобы все вам там обеспечил». Слово свое он «сдержал»: Николая Дмитриевича задавили. Ярый антикоммунист Чубайс предпочел провести в губернаторы ортодоксального коммуниста, лишь бы не пустить на это место Егорова.

— Не секрет: Ельцина в Москву пригласили Горбачев с Лигачевым, и, судя по всему, Михаила Сергеевича на первых порах Борис Николаевич боготворил…

— Так на самом деле и было. К телефону прямой связи с Генеральным он летел со всех ног — бросал все, чем бы ни занимался… Ну, представьте: за столом идет совещание, мы где-то в сторонке сидим — и вдруг звонок. У него стул падал, так он вскакивал, чтобы бежать к аппарату, только и слышно было: «Михал Сергеич, Михал Сергеич, Михал Сергеич…» Он даже на «вы» к нему не обращался — исключительно по имени-отчеству. Как заладит через каждое слово…

Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».

«…Горбачев предложил Ельцину с семьей переехать на служебную дачу, с которой только что съехал сам, и шеф, не дожидаясь ремонта, сразу же перебрался. Такого еще за всю партийную историю не случалось: обычно хоть косметический ремонт, но полагалось сделать.

Уезжая, Горбачевы сняли со стен картины, и на обоях остались светлые пятна, торчали гвозди, виднелись пустые дырки. Спешка Ельцина объяснялась просто — он хотел показать, что ничем после Горбачева не брезгует. Думаю, никогда Борис Николаевич до столь высокого поста не дошел бы, если бы у него не было этого беспрекословного чинопочитания».

— Почему между ними пробежала черная кошка?

— Я не хочу строить догадки — исчерпывающий ответ мог дать только Ельцин, и в своих мемуарах он кое-где этой темы коснулся. Борис Николаевич хотел улучшения сегодня, сейчас, а поскольку такие вещи быстро не делаются, что-то из задуманного не получалось, и виноваты были, как водится, все вокруг. Вроде бы все хорошо, замечательно, но палки в колеса партийная номенклатура ему все же ставила, а он с этим смириться не мог. Ему же и с демократией надо было все и сразу… После провала путча Ельцин обещал людям: «Через год заживете прекрасно. И зарплата у вас будет хорошая, и еды вдоволь — у каждого полный холодильник». Увы, ни одно из его обещаний исполнено не было.

— Когда будущего «царя» Бориса с треском выгнали с поста первого секретаря Московского горкома партии, его личные охранники должны были, согласно инструкции, от него отмежеваться, занять позицию по другую сторону баррикад. Вы, тем не менее, поступили как настоящий мужик: остались с ним и возили его на своей «Ниве». Почему? Ощущали перспективу или просто сочувствовали опальному боссу?

— Вы, уж простите, немножко форсируете события. С должности первого секретаря Московского горкома его сняли в ноябре восемьдесят седьмого, и лишь в феврале восемьдесят восьмого вывели из состава Политбюро. Черный от горя Ельцин лежал в больнице, а потом ему предложили стать первым заместителем председателя Госстроя СССР, оставив при этом членом ЦК.

— Почетная ссылка?

— Ну что-то вроде того, но, лишившись кресла в Политбюро, он, естественно, перестал быть охраняемым лицом, то есть формально мы расстались. К нам, помню, приехал Плеханов и приказал: «Сдайте оружие. Пока все по домам, а потом мы вас вызовем».

В этот период у нас остались чисто внеслужебные отношения: позвонить, в гости прийти… Никто еще никого не возил — я вернулся на службу, попросился дежурным. Меня очень устраивал график работы сутки через трое, потому что я обожал свое Простоквашино (деревня Молоково в девяноста километрах от Москвы, родина матери Коржакова, где он сейчас живет. — Авт.). Дома вообще мало бывал: на трое суток сбегал сюда и полностью отключался от дел. С Ельциным между тем мы продолжали общаться. Когда выходные у нас совпадали (а у меня при таком графике их хватало), он приезжал ко мне в гости или я бывал на его госдаче в Успенском…

1 февраля 1988 года у Ельцина был очередной день рождения — вот мы с напарником Виктором Суздалевым (несколько лет назад он погиб — разбился по дороге на дачу) и поехали его поздравить. Кроме подарков и цветов, взяли с собой вина, закуски… Все было душевно: помощник Бориса Николаевича Лева Суханов играл на гитаре, мы пели — и загуляли в Госстрое до утра. Естественно, кабинеты «бунтаря» прослушивали, а мы дифирамбы ему пели. Какие? Нет, мы не думали, что когда-нибудь он поднимется, — наоборот, говорили, чтобы держался и не переживал, потому как жизнь продолжается и не так уж все плохо. Его же не в лагерь отправили, не в лефортовскую тюрьму…

— Вас после этого вызвали?

— Через несколько дней спокойненько попросили.

— В смысле уволили?

— Ну разумеется! Конечно, для меня это стало трагедией: с шестьдесят восьмого в органах — двадцать лет! — и делать больше ничего не умел. К тому же я был всегда в числе первых — что называется, ходил в отличниках, и вдруг ни с того ни с сего… Мне и в голову не приходило, что за такое можно слететь с работы. Мы же не с врагом народа общались, и когда меня переубеждали, я говорил: «Ребята, он член ЦК…