Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Мне стало ясно, что он берет меня «на испуг». Неужели Дубенко серьезно мог думать, что я поверю в подлость Оксаны? Это было не только невозможно, но просто смешно. Что касается Юры, то он, по всей вероятности, уже призван в армию.

Дешевый провокаторский прием следователя не оказал на меня ровно никакого действия, я спокойно ожидал дальнейших вопросов.

С тех пор прошло больше двадцати лет. Подробности забылись, поэтому остановлюсь только на основных пунктах обвинения. Вот как выглядит весь ход следствия в вопросах и ответах.

Вопрос-обвинение 1. Вы с неуважением отзывались о товарище Ворошилове — верховном руководителе финской кампании 1939–1940 года. В частности, вы называли его бездарным наркомом, не способным обеспечить победу Красной Армии над Финляндией. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Ответ. Видите ли, дело не в том, был Ворошилов способным руководителем армии или нет. И даже не в том, нужно ли было воевать с Финляндией. Но раз уж начали войну, то надо было довести ее до победного конца в кратчайший срок. Между тем Красная Армия в течение почти четырех месяцев беспомощно топталась на месте при таком соотношении численности населения, как 200 миллионов советских людей против 3,5 миллионов финнов. Ведь еще Молотов бахвалился, что один Ленинград может шапками закидать Финляндию. А что получилось на самом деле? Финская армия, едва ли насчитывавшая 300–350 тысяч бойцов, прочно окопалась за линией Маннергейма и героически сопротивлялась Красной Армии, превосходящей ее в два-два с половиной раза. Согласитесь, что с военной точки зрения для нашей страны это был позор. В течение многих лет наша пресса, радио твердили, что Красная Армия — самая мощная и сильная армия в мире, а когда началась война с Финляндией, обнаружилась полная несостоятельность этих утверждений. И в тылу наступило неустойчивое положение — паника, нехватка продовольствия, расстройство снабжения, транспортные перебои и так далее. Ведь не только я, но и все советские люди выражали скрытое недовольство тем, что их вводили в заблуждение относительно мощи Красной Армии.

Вопрос-обвинение 2. Вы охаивали договор о дружбе и нейтралитете, заключенный между СССР и Германией 23 августа 1939 года. Договор этот — проявление мудрой, гениальной политики товарища Сталина. Как же вы осмелились не только критиковать, но и охаивать этот договор? Вы знаете, какую тяжесть вины тем самым на себя возлагаете?

Ответ. Скажу откровенно, я действительно не одобрял этот договор. Но еще больше были возмущены им рядовые коммунисты. Как раз в этот день мне пришлось быть в командировке в Ракитнянском совхозе Курской области. Там работал начальником политотдела некто Злобин. Прохаживаясь утром по саду (кажется, это было воскресенье), я остановился как громом пораженный, услышав сообщение по громкоговорителю о заключении этого договора. Часа через два я поделился этой сногсшибательной новостью с начальником политотдела, и знаете, какую реакцию она у него вызвала? Он на меня вызверился и сказал, что за распространение подобных лживых, клеветнических слухов, порочащих наше правительство, он вынужден будет передать меня органам НКВД. Но когда вскоре он убедился в правдивости моей информации, то схватился за голову и сказал: «Что же это делается? Продаться нашему заклятому врагу, Гитлеру, дружить с ним, брататься с немецкими фашистами? О боже, до чего мы дожили?»

Такова была реакция многих коммунистов, а не только беспартийных.

Прошло уже два года после подписания этого позорного договора. За эти два года Германия выкачала из нашей страны огромные продовольственные запасы. Ежедневно со всех концов Советского Союза тысячи товарных поездов с зерном, мукой, птицей, мясом, салом, маслом направлялись в Германию, а советские люди толпами стояли в очередях за продуктами. И после того, как наш «друг» выкачал из нашей страны все, что можно, 22 июня 1941 года он предательски напал на Советский Союз. Скажите, разве те, кто критически отнеслись к этому договору, не оказались правы? А теперь, после нападения Германии, разве советские люди не вправе расценить договор как акт чрезвычайной недальновидности, близорукости Сталина? И вот уже прошло два месяца после начала германской агрессии (во время допроса я еще не знал, что немцы дошли до Ленинграда и Москвы), а вы меня обвиняете в охаивании советско-германского договора. Скажите прямо, кто же из нас является большим патриотом нашей родины — я или вы? Подумали ли вы о том, что, выступая в защиту этого договора, вы тем самым становитесь на сторону немецкого фашизма?

Следователь не ожидал такого контробвинения и злобно сказал:

— Ах ты, б…! Это я-то фашист? И ты еще смеешь оскорблять советского следователя? Смотри, сволочь!

— Да разве я назвал тебя фашистом? — перейдя на ты, сказал я. — Я так поставил вопрос, чтобы ты сам убедился, прав ли ты, предъявляя мне обвинение в неуважении к этому злополучному договору. Если я и виноват в дискредитации его, то потому, что не понимаю мотивов, которыми руководствовались Сталин и Молотов при его заключении. Я был бы вам очень признателен, если бы вы, гражданин следователь, разубедили меня в моих заблуждениях, — сказал я, снова переходя на вы.

Польстив его самолюбию, я надеялся несколько смягчить его гнев. И действительно, он скоро успокоился и перешел к дальнейшему допросу, так и не выполнив моей каверзной просьбы.

Вопрос-обвинение 3. Не скажете ли, какие анекдоты вы распространяли в связи с заключением этого договора?

Сначала я не мог догадаться, что имел в виду Дубенко. А затем, внутренне улыбнувшись, вспомнил, как однажды на службе услышал остроумный анекдот.

Ответ. Действительно, такой анекдот переходил тогда из уст в уста, но не я его придумал. Вот он: «На Всесоюзной сельскохозяйственной выставке Риббентроп награжден золотой медалью как лучшая доярка СССР».

Вопрос-обвинение 4. Вы возмущались указом правительства о привлечении граждан к судебной ответственности за опоздание на работу и открыто выражали свое недовольство.

Ответ. Я считаю, что борьба за трудовую дисциплину рабочих и служащих — важное мероприятие в деле повышения результативности труда. Но ведь в каждом конкретном случае надо разобраться, действительно ли опоздание на работу — злостное, сознательное нарушение или же оно является следствием объективных причин. Вы прекрасно знаете, что многие граждане живут вдали от места работы, и, чтобы добраться до него, им нужно ехать транспортом час-полтора, а то и больше. Вам также известно, что трамвайных вагонов у нас не хватает (троллейбусов и автобусов тогда еще почти не было), чтобы в часы пик нормально перевезти весь поток пассажиров. Кроме того, транспорт находится в ужасном техническом состоянии, в связи с чем часты поломки на маршрутах. Что остается делать рабочему и служащему в этой ситуации? Он спешит к другому трамваю, но и туда не может сесть, так как вагон переполнен. А кончается тем, что махнет рукой и идет пешком, запаздывая на добрый час. И он еще и преступник? Пусть горсовет обеспечит транспортом, а тогда и спрашивает с жителей за несвоевременную явку на работу. Нет ничего проще, чем зачислить всех опаздывающих на работу в преступники. Наверно, лучше бы было отдавать под суд заведомо известных в коллективах лодырей, недобросовестных работников, которые спланированные опоздания объясняют неполадками на транспорте. Между тем известно немало случаев, когда добросовестных, ведущих специалистов по этому указу уже лишили свободы.