Анри Труайя - Петр Чайковский и Надежда фон Мекк

Чайковский доволен и этим; он поручает Алеше подобрать идеальное местечко, где они приютили бы свою дружбу. Проинспектировав все окрестности, тот останавливает свой выбор на сдаваемой внаем усадьбе в Майданове, в двух верстах от небольшого городка Клин в Московской губернии. Несколько месяцев спустя владелец сдается, и аренда превращается в покупку, по всей форме, флигеля, там же, в Майданове, неподалеку от главного дома. Вот Чайковский и собственник. Внезапно Надежда чувствует себя лишенной всех своих прерогатив, оскорбленной в самых лучших чувствах. Какое ей дело до того, что там Чайковский пишет симфоническую поэму «Манфред», вдохновленную Байроном, что он переделывает свою старую оперу «Кузнец Вакула», что он взялся за новую оперу, «Чародейка», ведь его произведения больше не рождаются под ее влиянием, в облюбованных ею местах. Работая вне владений фон Мекк, Чайковский и сам перестает принадлежать ей. Под прикрытием простой перемены места жительства он восстал против власти и доброты своей покровительницы. К тому же ей абсолютно не интересны оперы, что бы их ни вдохновило. Ей кажется, что, убегая от ее присмотра и декораций, которыми она обставляет жизнь, Чайковский сбивается с пути. Ее печалит, что он снова уступил соблазну смешать чистую красоту музыки с искусственным украшательством, приемлемым разве что для спектакля, и пишет ему об этом без обиняков. Но, разумеется, он сдавать позиции не намерен. Словно он должен перед ней извиняться! «Вы правы, – отвечает он ей, – относясь к этому, в сущности, ложному роду искусства недоброжелательно. Но есть нечто неудержимое, влекущее всех композиторов к опере: это то, что только она одна дает Вам средство сообщаться с массами публики».

Надежда тут же делает вывод, что он собирается посвятить свое искусству вкусу, зачастую вульгарному, толпы и своих новых друзей, в ряд которых она ставит Алешу, Боба и нескольких куртизанов высокого полета. Несмотря на разницу в возрасте и положении, все они в ее глазах – клан врагов, ведь они крадут у нее сердце любимого человека. Она застает себя за мыслями о том, что желает, чтобы он поскорее уехал за границу, дабы стряхнуть с себя гипноз, в который погрузило его мужское окружение.

Он действительно отправляется в свое ежегодное продолжительное путешествие, но, увы, в обществе Алеши, который следует за ним, словно тень. В Тифлисе афиши кричат о его «Евгении Онегине», затем о «Мазепе»; в Париже издатель Макар становится промоутером его музыки во Франции; здесь же Чайковский встречается с Полиной Виардо, у которой он с набожным трепетом берет в руки партитуру Моцарта «Дон Джованни» с автографом, посещает нескольких композиторов и дирижеров, которые принимают его как одного из величайших музыкантов его страны.

Заключенной в Плещееве Надежде остается лишь вдыхать исходящий от писем «неблагодарного» аромат успеха, который день ото дня все больше ободряет их и все больше отдаляет друг от друга. То, о чем мечтает она, идет вразрез с тем, чего желает он. Впервые их сердца не бьются в унисон. Кто виноват? Может быть, она слишком властная, слишком нетерпимая? Или это он эгоист, безвольный, растрачивающий себя даром? Однако нескольких строчек Чайковского хватает, чтобы она все простила ему и снова начала надеяться неизвестно на что. Он пишет ей о Константинополе, Неаполе, Риме, Париже...

Тем временем жизнь в России продолжается, то монотонная, то суматошная, и Надежда переносит ее то терпеливо, то вспыхивая негодованием. Ее сын Владимир фон Мекк идиотски разоряется, проигравшись; другой сын, слабохарактерный Коля, подмятый своей инфернальной супругой Анной, потерял всякую волю и смешался с племенем Давыдовых; дочь Лидия совершенно онемечилась от жизни с Левисом-оф-Менаром; другая дочь, Соня, потеряв первого ребенка, вышла замуж повторно, очень опрометчиво; а меньшая, Милочка, оказалась такой кокеткой и веселушкой, что не замедлит влюбиться в какого-нибудь пройдоху. К счастью, Надежда может положиться на свою дочь Юлию, чувства и поведение которой всегда держала под контролем, чтобы всегда иметь ее под рукой. Но вот и Юлии довелось испытать любовь не только дочернюю, о чем она с трепетом сообщает своей тиранической матери. Баронесса слушает ее в оцепенении. Кто бы мог предположить, что эта старая дева тридцати пяти лет, несколько увядшая уже, может подпасть под шарм такого мужчины, как Владислав Пахульский, которого фон Мекк держит в качестве секретаря, скрипача и фактотума! Она обрушивает свой гнев на бормочущую в слезах, провинившуюся, но не сдающуюся дочь. Привыкшая к послушанию близких, Надежда внезапно натыкается в своем собственном ребенке на упорство страсти столь же непоколебимой, сколь непростительной. Взбешенная, она напишет Чайковскому 22 сентября 1888 года, чтобы поведать ему о «скандальном» предательстве Юлии. «Для меня это составляет огромную и незаменимую потерю, я теряю мою дочь, которая мне необходима и без которой мое существование невозможно».

Но между помолвкой и свадьбой баронесса думает о том, что девушка имеет бессчетные возможности одуматься и взять свое слово назад. Так, она отказывается пока признать, что задета в своем материнском авторитете, как недавно в эпистолярных отношениях с Чайковским. Кроме того, возможно, зря она прислушивалась к злым сплетням о любимом? Вне всякого сомнения, Юлия поступила более низко, влюбившись в такого, как Пахульский, чем Чайковский, увлекающийся время от времени очередными юнцами. Возможно, ему достаточно с ними невинных нежностей, похлопывания по щеке, отцовского поцелуя! Не в состоянии представить отношения более интимные, она размышляет о том, что настоящая страсть не может ограничиваться физическим контактом между мужчиной и женщиной и что уж лучше любить, не различая полов, чем не любить вообще. Именно потому, что музыка – это прежде всего полная самоотдача, артист иногда дарит свою душу и тело кому попало. Все красивое и новое, оказывающееся около него, привлекает его с неудержимой силой. Что представляется ей действительно важным, так это искренность его порыва, а не достоинства облюбованного им объекта. Только люди недалекие могут ставить человеку в упрек то, что он выбрал себе партнера по удовольствиям в собственном лагере.

Однако, придумывая аргументы, которые она выставила бы хулителям своего великого друга, она испытывает стеснение при мысли о большом секрете, который он носит в себе и который никогда не осмеливался ей открыть, из страха разонравиться ей. Словно бы она не в состоянии все понять, когда речь идет о чувствах и пусть даже действиях, облеченных в музыку! Словно жизненные повороты не научили ее во всем распознавать таинственный знак судьбы! Впрочем, эти последние годы для нее были слишком богаты различными волнениями. Среди ее близких рождения и смерти сменялись с ритмом инфернальным.