Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

По сравнению с военным Ростовом в Баку трудности войны ощущались меньше. Действовали кафе-мороженое, на уличных лотках недорого продавались пирожки и иная выпечка, изобиловали фрукты, можно было купить относительно недорогие рыбопродукты. До сих пор помню вкус открытого пирога с вареньем, купленного у лоточника около Дома Правительства.

Самое любопытное и до сих пор мне непонятно то, что, несмотря на близость фронта, упорно продвигавшегося в глубь Кавказа, в Баку и Баладжарах все время нашего там пребывания не было ни одной воздушной тревоги. Допускаю, что немцы не бомбили нефтяные поля, надеясь вскоре их захватить, но почему они оставляли без внимания промышленный город и порт, железнодорожный узел, заполненный военными грузами, — непонятно.

Мощной противовоздушной обороны на подступах к городу я также не заметил.

И так день за днем проходил в нетерпеливом ожидании решения нашей судьбы и в постоянных поисках «хлеба насущного».

Уже в 1976 году я узнал от одного из преподавателей, который был в составе штаба нашего отряда, что в Баку нас принять отказались, как побывавших в оккупации.

Один раз мы посетили местный кинотеатр. Это запомнилось благодаря впечатлению от немого фильма «Человек из ресторана» с колоритной фигурой нечистого на руку гардеробщика в исполнении бесподобного Михаила Жарова.

О положении на фронтах мы узнавали из сводок Информбюро в какой-то местной газете, вывешиваемой ежедневно на стенде у станции. В основном сводки содержали описания героических подвигов отдельных бойцов и командиров «н-ской» войсковой части, а также упоминания о том, что наши войска ведут упорные тяжелые бои с превосходящими силами противника, не считающегося с потерями. Географические названия встречались редко, что позволяло догадываться о продолжающемся наступлении немецких войск на всем протяжении южного направления от Крыма, который уже был оставлен, до Сталинграда.

Гораздо больше о положении на фронтах на территории Кавказа мы узнавали, когда на станции останавливались санитарные поезда с ранеными, реже состоявшими из переоборудованных пассажирских вагонов, чаще — из обычных теплушек. Из разговоров с ними через окна вагонов и двери теплушек стало известно, что Моздок, хорошо нам знакомый по пройденному пути, уже захвачен, пали Армавир и Майкоп…

Настал наконец-то день, когда прояснилась наша дальнейшая судьба. Приехал директор со свитой, нам выдали командировочные деньги — 99 рублей из расчета 3 рубля в день — и сообщили: нам следует отправиться в Казань на завод Лукина для работы и учебы в Казанском авиационном техникуме. Поскольку железнодорожные пути туда перерезаны линией фронта, вплотную приблизившейся к Сталинграду, мы отправимся в Красноводск, откуда через Среднюю Азию и Урал в Казань. Назавтра, я не помню какой это был день, к назначенному часу мы должны прибыть в Баку к причалу № 17 для погрузки на пароход, следующий в Красноводск.

В те годы весь берег залива, омывающего центр города, был застроен портовыми сооружениями и причалами. Теперь это благоустроенная парковая зона, летом до позднего вечера заполненная гуляющими людьми, отдыхающими от дневной жары.

На причале толпился народ, ожидавший погрузки, весь берег заполнен ящиками и контейнерами, стояли клетки с животными из какого-то цирка.

Вечером погрузились на теплоход, разместились прямо на открытой палубе. Все места, где только можно было расположиться — в каютах, коридорах, на трапах, ведущих в нижние палубы, даже в трюмах, — были заполнены. Перегруженный корабль тронулся и к утру уже был на рейде Красноводского порта. С палубы теплохода был виден город. Выглядел он очень симпатично: белые домики в небольшой долине, окруженной с суши отвесными серыми скалами.

Однако нам еще долго пришлось любоваться видом далекого города: на очереди под разгрузку стояли многие грузовые и пассажирские суда. На западном берегу суда грузились в нескольких портах — Махачкале, Дербенте, Баку, а разгружались только в небольшом порту Красноводска. В первую очередь принимали корабли, на которых перевозили раненых из многочисленных эвакуируемых госпиталей.

Мучимые голодом и жаждой, мы четыре или пять дней ожидали разгрузки. Наконец-то, разгрузившись, мы прежде всего помчались на городской пляж, чтобы заглушить жажду и смыть с себя соль и пот…

Город представлял собой тяжелое зрелище, это лишь издали он казался таким приветливым. Все улицы были заполнены людьми, расположившимися лагерем. Семьи с детьми сидели и лежали прямо на мостовых, оставляя только узкий проезд для редких автомашин. Они сооружали навесы из простыней и одеял, чтобы защититься от палящего солнца. Тут же горели небольшие костерки из щепок и хвороста, на которых готовилась какая-то еда.

Наша троица устроилась во дворе одноэтажного домика на запертом крыльце. Помню бесконечное состояние голода и жажды, от которой кое-как помогало море, теплое, будто подогретое. В городе не было источников питьевой воды: имелась небольшая опреснительная установка, мощности которой не могло хватить на увеличившееся в несколько раз население. Воду дополнительно подвозили морем в цистернах и по утрам раздавали по пол-литра на человека. При раздаче возникали жуткие сцены: матери, имевшие детей, требовали для них дополнительного водяного пайка, но взять детей с собой в давку и толкучку они не могли. Раздатчики воды не доверяли им и отказывались наливать, что приводило к истерическим воплям.

Паровозы, прибывающие с материка, имели заправленный водой тендер и атаковывались обезумевшими от жажды людьми. Не имея сил им противостоять, машинисты отгоняли их, поливая кипятком из шлангов и обжигая струями пара.

Один раз ночью уже привычно завопили сирены, заухали зенитки: и сюда добрался немецкий самолет. В переполненном городе началась было паника, но быстро утихла, объявили отбой тревоги.

Настал, наконец, день, когда мы погрузились в теплушки, и наш эшелон отправился в многодневный путь через всю Среднюю Азию и Казахстан в Казань.

Эшелон, который резво тащил паровоз серии «Ов» — «Овечка», — состоял из нескольких (пяти или шести) товарных двухосных вагонов-теплушек, заполненных до отказа нашим коллективом, двух или трех вагонов-ледников и одного пассажирского вагона. Станцией назначения значилась Казань. Эшелон имел наименование-шифр, который директор Любарский нам сообщил, настоятельно рекомендуя его запомнить на случай, если случится отстать от поезда. И это, как станет видно из дальнейшего текста, весьма пригодилось.

В железнодорожном составе, к которому эшелон был подцеплен, были еще различные вагоны — открытые платформы, заставленные ящиками с какими-то станками, запломбированные товарные вагоны, сопровождаемые вооруженной охраной, размещавшейся в отдельной теплушке, несколько вагонов-цистерн. В таком составе поезд шел до Ташкента, после чего почти на каждой крупной станции его формировали вновь.