М. Томас - Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза

С Джимом совеем другая история. Он всегда был соучастником моих преступлений. Он был старше, но, когда мы подросли, меня всегда принимали за его старшую сестру. С ним было очень приятно. Милый Джим, им так легко манипулировать. Подчас мне это вообще ничего не стоило. Его обязанностью, по умолчанию, было давать мне то, в чем я в данный момент нуждалась. Он исполнял эту обязанность, и мы с ним оставались наилучшими друзьями. Но дружба с Джимом имела и неприятную оборотную сторону. Я привыкла иметь дело с вещами не слишком долговечными. Мои родители были людьми непредсказуемыми, и поэтому я привыкла во всем полагаться только на себя. Когда домашние дела принимали совсем дурной оборот, я находила утешение в том, что думала, будто дома меня ничто не держит – если не считать Джима.

Я часто задумывалась, какой бы была моя жизнь, не будь Джима. Мне неприятна мысль, что если его не будет, то пропадет многое из того, что у нас есть, и я всячески напрягала аналитический ум, чтобы избежать этого. Мы часто обсуждали, как будем жить вместе, когда вырастем, и как прекрасны наши перспективы. Мы планировали, где будем жить, как станем зарабатывать, чем заниматься, чем заполнять досуг. Мы мечтали, что станем владельцами магазина игрушечных железных дорог. Мы будем строить игрушечные города, мимо которых будут ездить наши игрушечные поезда – красные, желтые и синие вагоны, беспечно носящиеся по петлям игрушечных рельс. Потом начали мечтать, что станем музыкантами, не уточняя, в каком жанре будем выступать.

Джим – единственная опора в моей детской жизни. Я всегда могла рассчитывать, что он сделает все, что мне надо, и не жалея сил. В отношении Джима я вела себя как законченная эгоистка. Я брала у него деньги на игры, в которые он хотел играть сам. Иногда он упрямился, но в конце концов уступал. Я каждый раз на это рассчитывала, потому что он всегда хотел играть со мной и не возражал, что я бессовестно его эксплуатирую, – он был так ко мне привязан, что не делал из этого проблемы. Он все время соглашался со мной, что бы я ни говорила. Никогда не защищался и не оправдывался. Я просила его о разных вещах, твердо зная, что он уступит и выполнит мою просьбу.

Он так боялся меня расстроить, что я никогда не задумывалась, а не могут ли некоторые мои поступки задеть его чувства или обидеть его. Я была счастлива, потому что могла делать с ним все, что вздумается. Я была рада иметь «пристяжную», которая всегда вывезет, если ситуация примет плохой оборот. Иногда, правда, от Джима не было никакого толка. Он был мягкосердечным, чувствительным, пассивным, но мои враги были его врагами, и он всегда выступал против них.

Хотя наш самый старший брат Скотт задирал всех на свете, включая и своих братьев и сестер, Джиму доставалось больше, чем другим. Скотт – настоящий бандит. Мы называли его глупым, потому что единственное, чем он располагал, – это грубая сила, которую он применял для того, чтобы добиться желаемого. Джим – его естественная мишень, ведь он слаб и эта слабость очевидна. Скотт – мускулистый и не рассуждающий солдат, страдающий абсолютной эмоциональной слепотой. Он жестоко относился к людям, даже не замечая этого, и очень долго причинял всяческое зло Джиму, не понимая, что это может иметь какие-то отрицательные последствия. В этом отношении Скотт очень похож на меня.

Я не любила Скотта, однако он все же представлял для меня определенную ценность. Он научил меня пользоваться физической силой для психологического устрашения и превращать мою склонность бить людей в веселую спортивную игру. Мы часто боксировали с ним или боролись, воображая себя профессиональными борцами. Имея лучшую реакцию и будучи более подвижной, я иногда одерживала верх. Скотт относился ко мне не как к слабой, а как к равной. Собственно, такая мысль даже не приходила ему в голову. Мы подстрекали, подзуживали друг друга и придумывали разные жестокие игры.

Джим, однако, не имел прирожденной склонности подраться. Когда ему доставались удары, он их безропотно принимал – просто ложился на пол и закрывал лицо руками. Я не знаю, поступал ли он так, считая, что иного выхода нет, или думал, что выбор есть, но сознательно принимал на себя роль жертвы. Я очень хорошо понимала, что не хочу жить так, как он. Я просто не смогла бы. Мне кажется, Джим делал свой выбор, подчиняясь эмоциям, и поэтому всякий выбор был плох и неудачен. Его поступки казались мне иррациональными, и поэтому я не могла понять их. По мере того как я присматривалась к Джиму, мое уважение к его эмоциональному миру постепенно съеживалось, как, впрочем, уважение и к моим эмоциям.

Я не помню точно, когда именно, но наступил момент, когда мы со Скоттом поняли, что нам нельзя и дальше бить Джима, он слишком хрупок. Мы поняли, что надо, наоборот, его защищать, иначе он не выдержит ударов судьбы. Мы были сильными и могли сами позаботиться и о себе, и о нем. Сначала мы стали наносить удары вполсилы, а потом вообще перестали его бить. Со временем мы стали защищать его и от чужих. Теперь мы, можно сказать, продолжаем с ним нянчиться, с ранней молодости и по настоящее время делая за него буквально все: покупаем ему машины и дома, берем на себя его долги, с которыми у него нет никакой надежды расплатиться. Мы боимся, что если не будем этого делать, то он не выдержит и сломается.

Джим всегда был моей полной противоположностью. Мы очень близки, и поэтому часто сталкивались с одними и теми же проблемами, но решали их совершенно по-разному. Асоциальное поведение, характерное для меня в детстве и ранней юности, предлагало наилучшие решения, и я принимала их вполне осознанно. У нас с Джимом такая маленькая разница в возрасте, что я могла наблюдать, какие его решения ошибочны, и не повторять его ошибок. Я рано поняла, что его чувствительность – следствие физической и моральной хрупкости. В тех случаях, когда я изо всех сил дралась, Джим предпочитал пассивное сопротивление или подчинялся судьбе, которую кто-то другой за него выбрал. «Кому же захочется так жить?» – думала я. Джим был слишком сильно озабочен моими чувствами или чувствами нашего отца и поэтому пренебрегал своим эмоциональным благополучием, чтобы сохранить наше.

Я часто думаю, что было бы интересно поставить эксперимент на однояйцовых близнецах с социопатической наследственностью: одного поместить в «дурное» окружение, а другого – в «благополучное». Тогда мы смогли бы получить правдоподобный ответ на вопрос о роли генетики в проявлении психопатических признаков. Как-то я читала об одном враче, который осуществил безумную мечту ученых: попытался определить, какую роль играет генетика в развитии представлений о гендерной роли. Однажды такой случай ему представился. Неудачное обрезание сделало одного мальчика из пары однояйцовых близнецов инвалидом – у него оказался изуродован половой член. Врач убедил родителей удалить член и воспитывать ребенка как девочку. Родители согласились. Бесполый ребенок долго боролся с противоречивыми чувствами, вызванными этим сбоем, пока наконец родители не признались в содеянном. Ребенок принял решение стать мужчиной и начал вести соответствующий образ жизни. Мне интересно, что он чувствовал, глядя на брата. Видел ли он в нем то, что «могло быть и у него»? Иногда мне казалось, что Джим именно так смотрит на меня. Но он эмпат и, мне кажется, глядя на меня, испытывает нечто вроде жалости.