М. Томас - Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза

Однажды, когда я была еще подростком, мы с родителями ехали вечером из кино, и я заспорила с отцом о конце фильма. Отец считал, что фильм учит людей преодолевать препятствия, а мне он показался бессмысленным – впрочем, в то время большинство вещей не имели для меня никакого смысла. Я была переполнена юношеской желчностью и раздражительностью, к тому же дух противоречия во мне смешивался с большей, чем у обычного ребенка, жестокостью и более мощным умом.

Я, можно сказать, любила с ним спорить. На самом деле для меня было важно не уступать в спорах, особенно если представлялась возможность хотя бы отчасти задеть его провинциальное мировоззрение, которое, как я уже к тому времени заключила, он сам к тому же сознательно извратил. Спор наш продолжался до тех пор, пока мы не подъехали к дому, и я понимала, что он не желает его заканчивать. «Ты можешь думать, что тебе угодно», – сказала я и пошла в дом. Такое бесстрастие чаще всего выводило его из себя.

Следовало бы понимать, что он не позволит мне так легко отделаться; возможно, я знала, но меня это нисколько не заботило. Он поднялся вслед за мной по лестнице, так как его сильно обидело то, что его дочь, в сущности еще несмышленое дитя, отказалась от спора, проявила полное безразличие и решила просто и без затей от него отмахнуться.

Отношения между родителями в то время были отнюдь не безоблачными. Отец постоянно придирался к маме, а она впадала в депрессию, ложилась в ванной на полу и на все наши вопросы отвечала странно.

– Мамочка, что с тобой?

– Что может быть со мной?

– Тебе помочь? Тебе плохо?

– Нет, дела мои неплохи.

Иногда во время ссор мама пыталась воспользоваться советами, почерпнутыми из книг по психологической самопомощи, которыми была уставлена полка в изголовье их кровати. Самым любимым советом была фраза: «Я закрываю перед тобой окно». Это означало, что она не допустит, чтобы отец влиял на ее чувства, и одно это приводило его в бешенство. Теперь, став взрослой, я удивляюсь скудоумию автора той книжки. Скольким читательницам его советы стоили распухших губ и подбитых глаз! Сама мысль, что его мнение кому-то безразлично, вызывала неукротимую ярость. Если бы мама на самом деле закрыла перед его носом стекло машины, он бы не задумываясь его разбил.

В тот вечер отец очень сильно разозлился из-за нашего спора. Сказав ему: «Я закрываю окно», я прошмыгнула в ванную и заперла за собой дверь.

Я понимала, что продолжение неизбежно: отец просто ненавидел эту фразу, так как она означала, что в доме подросло следующее поколение женщин, отказывающихся его уважать и проявлявших в отношении его полное пренебрежение. Знала я и то, что он не выносит вида запертых дверей. Я понимала, что запертая дверь туалета его доконает, но именно этого и добивалась. К тому же мне надо было пописать.

В следующую же секунду он принялся барабанить в дверь. Я живо представила себе, как с каждым мгновением его лицо, искаженное гневом, все более и более багровеет. Я помню, что почти безмятежно ждала, когда он наконец угомонится и уйдет. Он начал орать: «Открой! Открой дверь! Немедленно открой дверь!»

С каждым разом тональность крика повышалась на целую октаву. Отец пришел просто в неописуемую ярость. Наступила весьма многозначительная пауза, после которой последовал удар в дверь, потом еще один и треск. Меня в тот момент интересовало лишь, насколько прочна дверь. Заложил ли мастер, конструировавший ее, запас прочности, достаточный для всяких семейных передряг? Интересно, сколько ударов выдержит дверь и насколько большая опасность мне угрожает? Что станет делать отец, когда сломает дверь и ворвется в туалет? Вытащит меня в коридор за волосы, ударит кулаком в живот или начнет орать, чтобы я согласилась с его мнением о концовке фильма? Какой-то театр абсурда.

Я села на край ванны и принялась ждать. От громких звуков в моей крови взыграл адреналин – пульс участился, звуки стали казаться еще громче, сузилось поле зрения. Все это я хладнокровно констатировала, сидя на краешке ванны. Я была абсолютно бесстрастна, хотя на моем месте другой человек испытывал бы тревогу, мне казавшуюся бесплодной. Никакой паники, никаких эмоций. Я вообще не понимаю, что такое паника в подобных ситуациях. Что должен делать охваченный паникой человек? В таком тесном, замкнутом пространстве выбор, в общем, невелик. Как бы то ни было, я отдалась любопытству и ждала, чем все закончится.

Отцу удалось пробить в филенке двери дыру, и через отверстие я увидела, что кулак отца распух и залит кровью. Его рука меня абсолютно не интересовала, хотя, конечно, иная дочь могла бы и пожалеть родного отца. С другой стороны, однако, кровь меня и не радовала, ибо я знала, что он так захвачен гневом, что не чувствует ни боли, ни страданий. Дверь ванной была не единственной пострадавшей от отцовских кулаков. На двери спальни в конце коридора красовалось несколько заплат. Я хорошо помню те сцены, так как это была спальня нашего самого старшего брата. Имелись следы ударов и на двери родительской спальни – результаты ссор с мамой. Были вмятины и на стенах – следы неудачных ударов, направленных в головы членов семьи.

Отец с упрямством маньяка продолжал расширять дыру, обламывая торчавшие щепки, до тех пор, пока не смог просунуть в отверстие голову. Я действительно увидела его искаженное от напряжения лицо, покрытое потом и блестевшее в ярком свете ванной. Но оно было искажено не гневом, как я ожидала; отец улыбался так, что показались все 32 зуба. С какой-то диковатой радостью он спросил: «Это ты собралась закрыть окно передо мной?»

Видимо, я все же испугалась, и мой страх удовлетворил его.

Он отошел от двери, и сквозь дыру мне было видно, что его гнев исчез бесследно. Вся власть, какую я забрала, уйдя от отца и запершись в ванной, была у меня украдена в тот момент, когда он увидел в моих глазах смятение, пусть даже и мимолетное.

Он направился к шкафу, чтобы достать оттуда бинты и другие медицинские принадлежности и забинтовать руку. В молодости отец работал фельдшером на «скорой помощи» и очень гордился умением оказывать первую медицинскую помощь, и я знала, что он будет очень тщательно обрабатывать раны, чтобы показать свое искусство. Убедившись, что он с головой погрузился в дело, я тихонько выскользнула из ванной, спустилась по лестнице и, выйдя на улицу, притаилась в темноте.

Я немного постояла, глубоко дыша и продумывая следующий ход. Страха как такового я не испытывала, но понимала, что за прошедшие 15 минут мой мир кардинально переменился. Теперь меня волновало не выполнение домашнего задания по математике, а подготовка к схватке. Перед тем как спрятаться за деревьями, я взяла в сарае молоток и сжала его в руке, выставив вперед гвоздодер. В тот момент я была готова убить любого, кто посмел бы просто подойти ко мне.