Игорь Золотусский - Гоголь в Диканьке

Уже очень скоро Гоголь осваивается в этом «захолустье Европы» и чувствует себя как дома. Он называет Колизей в своих письмах «синьор Колисей», а про римский воздух пишет: «Что за воздух! Кажется, как потянешь носом, то, по крайней мере, 700 ангелов влетают в носовые ноздри! Верите, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше – ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного большущего носа, у которого бы ноздри были величиною с добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны».

Весна – любимое время года Гоголя. Весна в Риме начинается рано, уже в феврале. Ярко светит солнце и нагревает стены домов, каменный пол в жилище Гоголя, и комнаты еще долго хранят тепло, когда солнце закатится и над городом высыплют алмазные звезды. В эту пору закутывался он в плащ, надевал шляпу и пускался в путешествие по ночному Риму, всегда светящемуся, нарядному, шумному, тесному от обилия толпы, от кучек зевак-иностранцев. Толпа в Риме всегда пьяна – пьяна и от вина, и от воздуха, от благовония проснувшихся трав, оживших листьев на деревьях, от дыхания огромной Кампаньи, раскинувшейся за городом.

Кампанья – равнина, которая тянется на много верст до самых Альбанских гор, где земля начинает взбираться на возвышенность, где в зарослях леса прячутся красавцы озера, где стоят замки аристократов и замок папы, куда художники ездят писать виды и плывущий в дымке Рим, который угадывается с альбанских высот лишь в хорошую погоду.

Кампанья вся поросла травами и цветами, смолистыми пиниями, которые выстроились вдоль старой Аппиевой дороги. По ней ездили в Рим еще императоры и гнали в город рабов, по ней, по преданию, вошел в последнее пристанище свое на земле святой Петр. На месте его могилы, находившейся в центре бывшего римского цирка, и воздвигли сначала базилику, а потом и собор Святого Петра.

Кампанья – любимица Гоголя, заповедное место его гуляний, его отдохновения. Здесь обдумывались лучшие замыслы, тут приходили на ум лучшие сцены его поэмы. Чем далее находилось то, что описывалось в поэме, от этих прекрасных видов, тем сильнее щемило сердце по тем видам, по неяркой красоте России, по русским дождям, непролазным дорогам, по русской тоске, которая невольно забирается тебе под сердце в бесконечной езде, по песне ямщика, по неожиданному теплу трактира.

Н. В. Гоголь на террасе виллы З. А. Волконской в Риме. Рис. В. А. Жуковского

В начале 1838 года Гоголь перебирается на другую квартиру, на этот раз более просторную и близкую к площади Испании и центру города. В двух шагах от церкви Троицы на Горах, на улице Виа Феличе (что в русском переводе означает счастливая), он отыскивает на третьем этаже две комнатки с «ненатопленным теплом», то есть выходящих окнами на солнце, весь день принимающими на себя солнце, и поселяется там. «Комната Николая Васильевича, – вспоминает П. В. Анненков, – была довольно просторна, с двумя окнами, имевшими решетчатые ставни изнутри. Обок с дверью стояла его кровать, посередине большой круглый стол; узкий соломенный диван, рядом с книжным шкафом, занимал ту стену ее, где пробита была другая дверь. Дверь эта вела в соседнюю комнату, тогда принадлежавшую В. А. Панову, а по отъезде его в Берлин доставшуюся мне. У противоположной стены помещалось письменное бюро в рост Гоголя. По бокам бюро – стулья с книгами, бельем, платьем в полном беспорядке. Каменный мозаичный пол звенел под ногами, и только у письменного бюро да у кровати разостланы были небольшие коврики. Ни малейшего украшения, если исключить ночник древней формы, на одной ножке и с красивым желобком, куда наливалось масло. Ночник или, говоря пышнее, римская лампа стояла на окне, и по вечерам всегда только она одна и употреблялась вместо свечей». Именно здесь жил Гоголь в соседстве с П. В. Анненковым, Н. М. Языковым, тут переписывались Анненковым набело «Мертвые души», всегда кто-нибудь жил возле Гоголя, составлял ему компанию. То Анненков, то Ф. В. Чижов, то Панов, то Языков. Гоголь – при всей своей любви к уединению – не терпел одиночества. В молодости ему хорошо писалось на людях, он пренебрегал невольными соглядатаями, которые могли заглянуть в его тетрадь. Но с годами ему хотелось во время писания поглубже упрятаться в келью, скрыться от глаз людских. Зато по окончании работы он оставлял ее с легкой душой и сливался или с живущим на улицах Римом, или шел в кафе «Греко», что располагалось вблизи той же площади Испании, на Виа Кондотти.

2

Вблизи находилась и мастерская русского художника Александра Андреевича Иванова, так же как и Гоголь, много лет работавшего над одной вещью – над картиной «Явление Христа народу». В эту мастерскую был закрыт доступ другим художникам (их было много в Риме, и они образовывали целую русскую колонию), приезжающим из России ценителям искусств и иностранцам. Даже брата своего Сергея, приехавшего в Рим, Александр Андреевич только после долгих переговоров и препирательств пустил в свою святая святых.

Гоголь и А. А. Иванов были дружны. И тот и другой не имели дома, семьи, существовали отшельниками. И тот и другой целиком отдавались искусству. Но А. А. Иванов был нрава кроткого, характера мягкого, подчиняющегося – Гоголь всегда любил повелевать людьми. Не раз Иванов показывал ему свою картину, этюды к ней. Первоначальные наброски фигуры «ближайшего» на картине «Явление Христа народу» были сделаны с Гоголя. Есть и портрет Гоголя, писанный Ивановым, – автор «Мертвых душ» изображен на нем с беспечной улыбкой, чуть-чуть ленивой, он в халате, смотрит по-домашнему. Гоголь был очень раздосадован, когда портрет этот был опубликован: ему не хотелось показываться русской публике в таком «растрепанном» виде.

Писал Гоголя и Ф. А. Моллер. Этот портрет считается лучшим в серии прижизненных изображений Гоголя. Гоголь взят тут в счастливую минуту своей жизни. Он молод, свеж, все как бы уравновесилось в его жизни и его писаниях, и странная – добрая, но прячущаяся в себя – гоголевская улыбка хранит вопрос.

Часто трое художников – Иванов, Моллер и гравер Ф. И. Иордан – собирались по вечерам на квартире Гоголя и коротали время за рассказами и воспоминаниями о России.

Но бывали и другие вечера. О них рассказывает приятель Гоголя В. Ф. Чижов: «Общий характер бесед наших с Гоголем может обрисоваться из следующего воспоминания. Однажды мы собрались, по обыкновению, у Языкова. Языков, больной, молча, повесив голову и опустив ее почти на грудь, сидел в своих креслах; Иванов дремал, подперши голову руками; Гоголь лежал на одном диване, я полулежал на другом. Молчание продолжалось едва ли не с час времени, Гоголь первый прервал его.