Триптих откровения - Юрий Андреевич Бацуев
На этот раз внутри церковного двора собралось много народу, и очередь простиралась за ворота. Я занял в хвосте место и, дождавшись очередного прихожанина, решил заглянуть вовнутрь двора, чтобы оценить, как проходит процесс.
Очередь проходила быстро: внутри у служебного здания располагались два больших пятикубовых цилиндра, наполненные святой водой. Четыре служителя, открывая краны, со словами благословения проворно наполняли святой водой сосуды продвигающихся прихожан. Поодаль у крайнего крана среди скопления людей я увидел пожилую чету. В руках каждого было по небольшой бутылки, наполненной служителем святой водой. По отдельности они закрутили пробки и поставили бутылки в пакет, который оказался в руках мужчины. Женщина была в тёплом малинового цвета кардигане и вязаном розовом берете. Мужчина — в тёмно-сером полупальто и такого же цвета спортивной кепке-ушанке. Они дружелюбно поглядывали друг на друга и нежно ворковали.
Тут уж я не удержался. Терпению моему пришёл конец, я точно знал, кто этот мужчина, а уж кто рядом с ним — было неважно.
— Игорь Юльевич! — невольно повысив голос, произнёс я. — Игорь, Игорёша, ты ли это? Да, конечно же, ты. Как я рад тебя видеть! Здравствуй, дружище, здравствуйте и Вы, спутница моего друга!
— Юра?! — изумился Игорь. — Ты тоже посещаешь церковь? Какая удача! Здравствуй, здравствуй. Знакомься, это Лина. Моя Лина.
— Лина?! — неподдельно удивился я. — Какая, однако, непредсказуемая встреча. Вот это да! Игорь и Лина — герои моей новеллы. Здравствуйте, живые прообразы моей новой книжки. Несказанно рад встрече с вами.
Я заполнил свою пятилитровую посудину, и возбуждённые мы последовали к остановке автобуса.
* * *
Игорь Юльевич и я сидим на скамейке в Президентском парке в тенёчке под голубой тяньшаньской елью. Лина неподалёку на обочине аллеи кормит тёмно-рыжую белочку, которая выскочила из сосновой рощи. Белочка доверчиво встаёт на задние лапки, получает из рук Лины кедровый орешек, отскакивает в сторону, поглощает добычу и снова возвращается к кормилице.
— Что ж, Юра, с новеллой, написанной тобой, я ознакомился, — начал беседу по существу Игорь Юльевич. — Скажу прямо: тебе, безусловно, удалось использовать мои записи и наши с Линой прообразы, хотя с Линой ты и не пересекался до недавнего времени. Теперь настала пора вспомнить латинскую сентенцию Habent sua fata libelli — книги имеют свою судьбу. Не знаю, какова будет судьба твоей новеллы, но не сомневаюсь, что мнения о ней будут самые полярные. Она не вмещается в рамки дозволенности нашего менталитета. Не привыкли наши сограждане к «расширенному» пониманию морали. Но это уже другой вопрос. Главное, я доволен тем, что мои откровения не пропали даром, и вообще ты удачно применил нашу совместную геологическую деятельность.
В парке рабочие копали ирригационные канавки для труб, которые будут поливать деревья и лужайки. Прогуливаясь по алеям, мы остановились у открытого вольера, усыпанного дымчатого цвета камушками. В теньке молодых деревьев рассредоточилась стайка белых голубей. Все голуби, кроме одного, который ходил и выклёвывал мелкие камушки, отдыхали; прильнув к поверности, они наслаждались солнцепёком и осенней прохладой, полузакрыв свои блестящие глазки. В сторонке от других на бордюре устроился голубок тоже белый, но в отличие от остальных, хвостовая часть у него была в виде веера, а на лапках выделялись пушистые гамаши. Все были объяты полусонной негой.
Лина вытащила из сумки кусочек хлеба и, размельчив его, стала рассыпать по вольеру. Голуби сразу оживились, стали сбегаться и клевать крошки. Кроме одного, того самого, у которого хвост был веером и на лапках пушились гамаши. Он спокойно разгуливал по вольеру. К тому же на его ножках обнаружились перьевые «ласты». — Вы посмотрите на него, какой важный красавец, знает себе цену, не то, что другие, — проговорила Лина, приманивая его кусочками хлеба…
Лина осталась у вольера, а мы присели на лавочку.
— Я перечитывал неоднократно, Игорь Юльевич, твои эротические откровения, которые ты мне передал перед хосписом, и продумывал разные варианты, как их можно использовать, — говорил я. — Признаюсь, они меня сначала обескуражили: настолько они были непривычны для восприятия. Но постепенно я проникся к судьбе пожилой пары, то есть вашей пары, да так, что мне стало казаться, что именно такой и должна быть взаимность, по-настоящему чувствующих друг друга, и любящих людей. В конце концов, я решил написать всё, как было в твоём первоисточнике, так что твою рукопись я использовал сполна. А чтобы всё увязать с жизнью, я начал рассказ с нашего знакомства с тобой в бригаде бурового мастера Шахлара. И соединил достоверные производственные отношения с твоими личными. Правда, пришлось кое-что дофантазировать. Не знаю, понравилось тебе это или нет. Но уж как вышло, не обессудь.
— Получилось убедительно, Юра, не сомневайся, а главное, всё, что было мною описано, нашло отражение, а ведь я хотел сжечь рукопись. Но, как говорит мудрость, «рукописи не горят».
— И, тем не менее, Юра, — усилил интонацию Игорь, — я теперь думаю, не подставил ли я тебя своими «записями» под удар. Ведь твоя новелла может читателем восприниматься недоброжелательно. Твой герой, да и героиня тоже — поборники «чистой духовно-плотской любви», как сказано в моих «записях», — ласкают друг друга без всяких ограничениях и без стеснения. Таковы их «интимные» отношения, которые могут быть у всех разные. Но мораль-то общепринятая вовсе не такая. По общепринятым правилам ты должен целовать свою избранницу только в губы, и сексом заниматься только в семейной постели, а не где-зря без всяких правил.
— Судить, конечно, будут жёстко. И скорее всего за то, что всё выставлено напоказ, чего допускать «не можно», — грустно ответил я. — Но именно этой стороной меня и заинтересовал ваш дуэт с Линой. Захотелось раздвинуть пределы закоснелой морали, раскрыть и легализовать ваш «интим». Но, когда я закончил новеллу «Дивная Ева и отрок Адам», то перечитывал её неоднократно, испытывая самые разные чувства.
Помню, после первого прочтения интимные любовные отношения вызвали во мне негодование, внутренний протест — так всё было непривычно, по-литературному непривычно. Второе прочтение заставило меня серьёзно размышлять о возможных физиологических проявлениях любви, тогда наступил момент осмысления всего, что происходило в новелле. А далее всё стало восприниматься, как вполне естественное и обычное.
