Державин - Олег Николаевич Михайлов
«Что с матушкой? — захолонуло сердце у Державина. — Жива ли? Не изведена ли собственной дворней?» Он только что получил из Саратова письмо Гасвицкого, который извещал между прочим о произошедшем в соседней с его имением деревне Пополутовой: после приезда туда двух казаков здешняя помещица по жалобе крестьян была высечена плетьми, причем «крестьяне все ее били же», а затем казнили; троих ее малолетних дочерей крестьяне забрали «на воспитание», а скот и пожитки поделили. Державин не мог знать того, что Фекла Андреевна попала к Пугачеву в плен, пробыла короткое время в многотысячной толпе, которую он великим протяжением влек за собой, и была спасена Михельсоном, поспевшим к Казани. Не только ее городской дом, но и имения, как казанские, так и оренбургские, были разорены.
С объявлением Пугачева под Казанью стеречь его на Иргизе и Узенях было вовсе бессмысленно. Решение пришло само — собой. 13 июля 774-го года жестокий пожар истребил Малыковку. Оставив с небольшою командою Серебрякова и Герасимова, Державин отъехал в Саратов.
6
В городском магистрате для обсуждения создавшегося положения собралось начальство штаб- 'n обер-офицеры и прочие значущие чины Саратова.
За отсутствием Кречетникова, отсиживавшегося в Астрахани, спор за главноначалие разгорелся между управляющим конторою колонистов статским советником Лодыженским и полковником Бошняком. Лодыженский носил чин бригадира и звание главного судьи опекунской конторы, то есть был выше коменданта. Но упрямый Бошняк, сын приехавшего при Петре Великом с князем Кантемиром грека, почитал его за человека сугубо штатского, в огневых делах несведущего и подчиняться ему не желал.
Державин, напомнив, что Пугачев перешел уже на правый берег Волги, выразил свою тревогу:
— Народ в городе от казанского несчастия в страшном колебании. Должно сказать, если в страну сию пойдет злодей, то нет надежды никак за верность жителей поручиться…
— Саратову опасности быть не может! — отрезал Бошняк.
Гвардии поручик, пришепеливая от волнения, повысил голос:
— По тайному слуху все саратовцы ждут чаемого ими Петра Федоровича! Ни разум, ни проповедь о милосердии всемилостивейшей нашей государыни, — ничто не может извлечь укоренившегося грубого и невежественного мнения. Нужно нескольких преступников в сей край прислать для казни. Авось невиданное здесь и страшное позорище даст несколько иные мысли…
— Перестаньте нас стращать! — Бошняк тронул свой пышный ус, взглянул на Державина и, вспомнив угрозу побрить его, еще более сердито заговорил: — Я получил бумагу от князя Щербатова, что Пугачев Михельсоном совершенно разбит и так стремительно бежит к Курмышу, что почти всех своих оставляет на дороге, а сам убирается на перекладных лошадях!
Степенный, медлительный Лодыженский поднялся с лавки:
— Опасность не только не миновала, но еще умножилась. Офицер из Пензы сегодня известил меня, что самозванец с огромною толпою уже в пятидесяти верстах от Алатыря. А оттоль до Саратова менее четырехсот верст…
— Ну и что ж? — крикнул комендант, прозванный в городе «пречестные усы». — Возобновим городской вал и будем на месте ожидать злодея…
Державин перебил его:
— В столь короткое время Саратов по его обширности укрепить не можно! Необходимо регулярным частям выйтить навстречу Пугачеву, а казенные деньги и жителей укрыть в земляном укреплении, план коего составил господин бригадир Лодыженский.
— Не могу оставить города, церквей, острогов и складов вина на расхищение злодеям! — упрямо твердил Бошняк.
Проспорив весь день, чины разошлись ни с чем. Державин срочно поскакал в Малыковку: вооружить крестьян для встречи Пугачева или поимки в случае его разбития. Его нагнало письмо Гасвицкого: «Все здешние господа медлители состоят в той же нерешительности, а пречестные усы в бытность мою вчера в конторе благоволили обеззаботить всех нас своим упрямством, причем некоторые с пристойностию помолчали, некоторые пошумели, а мы, будучи зрителями, послушали и, пожелав друг другу покойного сна, разошлись, и тем спектакль кончился. Приезжай, братец, поскорее и нагони на них страх: авось подействуют всего лучше ваши слова и тем успокоятся жители…»
Пугачев приближался к Саратову, и силы его сказочно росли. В смятении Павел Потемкин доносил Екатерине II: «Слабости правителей и мест суть виною, что злодей, будучи разбит, бежал как отчаянный и мог вновь сделаться сильным. В Кокшайске он перебрался через Волгу с 50-ю человек, в Цывильске он был только во 150; в Алатыре в 500; в Саранске около 1200, где достал пушки и порох; а в Пензе и в Саранске набрал более 1000 человек и умножил артиллерию и припасы. Таким образом из беглеца делается сильным и ужасает народ».
Державин поспешно воротился в Саратов, где не нашел никакой готовности к отражению Пугачева. По настоянию поручика было проведено новое собрание в магистрате, на которое Бошняка не пригласили.
— Комендант явным делается развратителем народа и посевает в сердце их интригами недоброхотство! — заявил Державин. — Я требую безотлагательно от магистрата строить укрепления и приготовиться к защите до последней капли крови! Кто обнаружит недостаточное усердие, будет объявлен изменником и отослан, скованный, в секретную комиссию!
Гасвицкий прочел составленное офицерами города определение против Бошняка:
— «Как комендант, с 24 июля продолжая почти всякий день непонятные отговорки, поныне ни на чем не утвердился и потому к безопасности города никакого начала не сделано и время почти упущено, то все нижеподписавшиеся согласно определили: несмотря на несогласие коменданта, по вышеписанным учреждениям господина бригадира Лодыженского делать непрерывное исполнение…»
У магистратской избы остановилась повозка, доверху забитая детьми, старухами и скарбом. Из-под этой кучи малы выкатился и вбежал в горницу небольшой господин в старомодном, елисаветинском камзоле. Это был Зилинский — воевода Петровска.
— Самозванец во главе скопища развратных людей идет на Петровск! — пробормотал он, взмахнул коротенькими ручками и снова зарылся в кучу старух и детей. Повозка укатила по Астраханской дороге.
При общем молчании Державин поднялся:
— Надо срочно послать в Петровск казаков. Упредить Пугачева, чтоб он имеющимися в сем городе пушками и порохом не овладел.
Никто из собравшихся к тому своею охотою не вызвался. Тогда гвардии поручик снова нарушил молчание:
— Казаков поведу я!
Он взглянул нечаянно в боковое маленькое оконце и содрогнулся: из окна вдруг выставилась белая, как бы составленная из тумана, адамова голова, которая, казалось, таращила пустые глазницы и хлопала зубами. Державин попризажмурил и открыл глаза — видение исчезло. «К худу», — подумалось ему. Никому не рассказав о привидевшемся скелете, он начал готовиться к опасному походу: выпросил из опекунской конторы сотню донских казаков во главе с есаулом Фоминым, послал команду вперед, а поутру выехал за ней в кибитке с Карпицким и Гасвицким.
На ровной, как
