Розы в снегу - Кох Урсула
— Рада вас видеть, герр фон Бора.
— Фрау доктор была столь любезна, что написала мне письмо, хотя я и не способствовал ее бегству из монастыря.
— Я не злопамятна. Как дела у вас и вашей семьи?
— Спасибо, плохо. Ничего нет, лишь детей вдосталь. Но я вижу, и здесь этого добра хватает.
— Мы за это благодарим Бога.
— Вам, бывшей монахине, так и полагается поступать.
— К сожалению, я не могу помочь вам деньгами.
— Может, вы будете не прочь выкупить часть отцовского наследства? Я приехал предложить вам деревеньку Цюльсдорф. Лишь это имение фон Бора еще не продано, не заложено, не пропито.
— Ну и о чем ты говорила со своим братцем? — любопытствует Лютер вечером. Кэте сидит на краю кровати, заплетает волосы в косу. И молчит.
— Тяжело тебе пришлось? Он тебя не обидел?
— Нет. — Катарина встает с кровати; она еще не приняла решения. — Когда я этой зимой была при смерти, герр доктор, вы мне что-то обещали, не так ли?
— Я? Обещал? Какое легкомыслие с моей стороны!
— Да, вы это сделали. Сказали: «Если я найду подходящий участок земли для тебя, Кэте, он будет твоим…» Ганс хочет продать мне Цюльсдорф.
— А цену он назвал?
— Семьсот гульденов, но, полагаю, он согласится и на шестьсот.
— О, я, несчастный! Где же их взять?
— Если бы вы брали деньги за свои писания, которые люди вырывают у вас из рук, если бы выручали за них хотя бы половину того, что берет ваш друг Ганс Люфт, печатающий ваши труды, нужда давно покинула бы наш дом, милый герр доктор!
— Нет, Кэте, так ты рассуждать не должна! Но я поговорю с курфюрстом. Я скажу ему: эта ненасытная жадина, моя жена, не дает мне спокойно работать…
Кэте залилась счастливым смехом:
— Поступай как хочешь, Мартинус, но если я стану хозяйкой Цюльсдорфа, ты больше не услышишь от меня жалоб!
— Охотно верю, милая женушка, ведь тогда ты не станешь задерживаться в Виттенберге подолгу. Правда?..
Цюльсдорф 1540—1541
Ветер гонит по небу серые громады облаков. Поникли под дождем леса. С тента фургона в лужи стекает вода, колеса то и дело застревают в грязи.
— Стой!
Лошади мгновенно останавливаются и встряхивают мокрыми гривами. Адам приподнимается на передке и стаскивает с головы шапку. Кэте откинула тент и схватила возницу за плечо.
— Там! Разве не видишь?
Адам, проворчав себе что-то под нос, сворачивает налево, на почти заглохшую дорогу — в ее глубоких колеях полно воды. Кэте откидывается на спинку скамьи. Дождь сечет ей лицо.
Они проезжают мимо бывших ворот — от них уцелел только столб. Большой тощий пес с лаем бросается им навстречу. Из сарая — у него нет дверей — собаку окликает женский голос. Не успел Адам помочь Катарине, как та уже выпрыгивает из фургона и пробирается между луж к дому, из печной трубы которого поднимается слабый дымок. Несмотря на злобный собачий лай, там, кажется, никто не заметил ее прибытия или не хочет его замечать.
Катарина с трудом справляется с тяжелой деревянной дверью. И шагает в темноту. Некоторое время спустя к ней шаркающей походкой подходит старая женщина с жировым светильником в руке. Она поднимает светильник выше. Летучие мыши испуганно мечутся по коридору.
Кэте откидывает капюшон и оглядывается.
— Иди в зал, — приказывает она старой служанке.
Слабое пламя танцует перед Катариной. Скрипит дверь. В маленьком зале полумрак. Ветер свистит в окнах, наглухо закрытых портьерами.
Кэте кладет на стол узелок и оглядывается. Берет из рук дрожащей старухи светильник и светит на стены.
— Здесь!
В неверном, колеблющемся свете оживают на портрете глаза молодой женщины. Лицо ее погружено в темноту, губы сложены в вымученную улыбку.
— Мама!
Старуха начинает хихикать. Кэте ставит лампу на стол и резко произносит:
— Прекрати, Жозефа! Где остальные портреты? Почему нет огня в камине? Еда для нас приготовлена? Или вы полагаете, если идет дождь, то и в доме делать нечего? Я хочу взглянуть на скотину. Надо задать корм лошадям. А завтра утром Адам выяснит, где именно прохудилась крыша…
Она замолкает; наступившую тишину нарушает только монотонный стук капель по столу.
— Нужен лес, — вздыхает Кэте. — Много леса. Если бы мне удалось приобрести его до зимы. Но наверняка пройдут и зима и лето…
«Любови сердца моего, высокоученному и всемирно знаменитому герру доктору Мартинусу Виттенбергскому, а также всем чадам, домочадцам, и гостям.
Благодать и мир вам во Иисусе Христе!
Мы прибыли сюда без особых происшествий, преодолев весь путь от Эйленбурга за день и сохранив в целости наш инвентарь. Многое переменилось здесь за последний год, но из-за бессовестного обманщика, амтмана из Альтенбурга, нам по-прежнему не хватает леса — хотя дом и приведен в порядок, в хлеву одна стена настолько прогнила, что при сильном ветре того и гляди рухнет.
Поэтому умоляю Вас от всего сердца, милый герр доктор, попросите курфюрста известить меня, когда я смогу вновь привозить лес из Альтенберга. Тоскливо становится у меня на сердце при взгляде на то, как мало сделано за год.
Да и люди здесь обленились из-за упадка в хозяйстве, лишь за коровами присматривают как подобает. Окрестные крестьяне враждуют с нами из-за пастбищ, издавна принадлежавших имению. Вот что случается, когда нет настоящего хозяина, знающего свои права. Но рожь уродилась нынче такая, что любо-дорого глянуть. Дорогой Отец наш Небесный послал в должной мере и дождя, и солнца. Овса для лошадей мне, однако, не хватит на все лето. Не могли бы Вы попросить кого-либо из друзей, одолжить нам его в небольшом количестве? После жатвы я все верну, вот мое слово, нынче я посеяла достаточно овса.
Ленхен и Марушель вместе со старой Жозефой вычистили и отскоблили дом так, что он теперь сверкает, точно господские хоромы; здесь есть все необходимое для нашего герра доктора, и дом только и ждет, когда же Вы наконец повернетесь спиной к строительству крепости в Виттенберге. Быть может, в Цюльсдорфе, в тишине, провидение послало бы Вам новые силы и свежие мысли. Тут никто не возводит стены перед нашим домом, как в Виттенберге.
И местным женщинам некогда часами торчать на рынке лишь для того, чтобы похвастаться украшениями. Господь же щедро украсил здешние поля цветами.
Мне хорошо на моей земле, герр доктор, и я желала бы, чтобы и Вы прибыли сюда и отведали за нашим столом дичи из богатых ею окрестных лесов.
Скоро созреют вишни. К ним я купила бы для Вас бочонок вина из Альтенбурга.
Со мной портрет матери. Рядом с ним я велела повесить наши изображения. Добрый Йоганн высек их на камне. Герр доктор получился очень уж молодым, — Йоганн Вас ни разу не видел, — а я слишком старой. Девочек это развеселило. Зато теперь все могут видеть, кто хозяин в этом именьице. А еще для герра доктора посадила я розовый куст — бутоны на нем уже набухли…
Заканчиваю, пора перед сном прочитать с детьми вечернее благословение, как Вы нас научили. Да и светильник мой уже почти потух, и мы можем хорошо экономить на освещении.
Завтра рано утром Божье солнышко опять осветит мир.
Скажите мальчикам, пусть хорошо учатся на радость учителям. Может, тогда их добрый отец позволит им приехать в нашу деревеньку, чтобы они на воле, присматривая за коровами и лошадьми, могли упражняться в латыни.
Не забывайте заповедей Божьих и следите за тем, чтобы у доброго отца Вашего было пиво на столе. Через несколько недель мы прибудем к Вам с телегой полной таких сокровищ, что любой князь позавидует.
Писала в Цюльсдорфе после праздника Святой Троицы в 1541 году
Катарина Лютер».
Кэте гасит светильник, запечатывает письмо и встает. На улице сгустились сумерки. Она зовет девочек, но никто не откликается. Катарина находит дочерей в их спальне на соломенных тюфяках в крепком сне. Женщина выходит из дома. Ахав, большой дворовый пес, жмется к ней.
