Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

В начале 1919 года возобновились вечерние встречи по средам. Война оставила свой след на каждом из участников; теперь же группа пережила еще один удар.

Виктор Тауск потерпел неудачу в попытке стать признанным психоаналитиком. Сразу после окончания клинической школы он был призван в армию. Годы войны, проведенные в Люблине и Белграде, не излечили его от невроза. Лу Андреас–Саломе возвратилась к себе в Геттинген, в Германию, рассчитывая заниматься там психоанализом. Тауску требовалось, как никогда, внимание Зигмунда; ему нужно было, чтобы им восхищались, им занимались. Одновременно он стремился к независимости от профессора Фрейда и поэтому оспаривал суждения Зигмунда, выступая с теоретическими выкладками на встречах по средам. Зигмунд уважал тонкий ум Тауска, но тревожился по поводу его шизофрении.

Наконец в сорок лет Виктор Тауск открыл свой кабинет психоанализа. Затем он влюбился в молодую музыкантшу Хильду Леви, о которой писал как о «самой дорогой женщине, когда–либо входившей в мою жизнь… благородной, чистой и доброй». Зигмунд надеялся, что Тауск сумеет построить эмоционально устойчивую семейную жизнь и профессиональную практику, которую искал все одиннадцать лет.

Этого не произошло. Когда Виктору Тауску надлежало пойти за свидетельством о браке, он написал прощальное письмо своей невесте и профессору Зигмунду Фрейду, составил опись своего имущества, накинул на шею петлю из веревки от гардины, приложил свой армейский пистолет к правому виску. Выстрел снес часть головы, и труп повис в петле.

Фрейду принесли прощальное письмо. Зигмунд был ошеломлен, пережил шок, жалость, гнев. Почему Виктор совершил такой безумный поступок, когда был так близок к осуществлению мечты своей личной и профессиональной жизни… после того как группа потратила столько энергии, внимания, средств, чтобы помочь его становлению? Прощальное письмо мало о чем говорило:

«Дорогой профессор… Благодарю за все доброе, что Вы сделали для меня. Сделано было много, и это наполнило смыслом последние десять лет моей жизни. Ваша искренняя работа гениальна, я ухожу из жизни, сознавая, что был свидетелем триумфа одной из величайших идей человечества…

Сердечно приветствую Вас

Ваш Тауск».

Похороны на Центральном кладбище прошли скверно. Присутствовали члены его семьи, а также семьи первой жены, но никто не подумал об отпевании. Пришли Зигмунд и многие участники венской группы, однако никто не выступил. Молча опустили гроб Тауска в могилу: слышался лишь звук падавших комков земли, сбрасываемой могильщиками.

С болью в сердце Зигмунд возвращался домой. Он ругал себя за то, что в этот момент не чувствовал любви к Виктору, им владела лишь жалость… и чувство безнадежности. Тауск был так нужен!

Он вспомнил проницательные слова, сказанные когда–то Вильгельмом Штекелем:

– Не убивает себя тот, кто не хочет убить другого или по меньшей мере не желает смерти другому.

Было ли самоубийство актом агрессии? Или мести? Или желания избежать худшей судьбы, убийства или сумасшествия? Так много следовало бы выявить психоанализу относительно причин и мотивов самоубийства.

Зигмунд написал некролог о Викторе Тауске для журнала «Цайтшрифт». Позже он отмечал в другой статье: «Быть может, никто не обнаружит той духовной энергии, которая требуется, чтобы покончить с собой, если только, поступая таким образом, самоубийца, во–первых, не убивает одновременно того, с кем он идентифицировал себя, и, во–вторых, обращает против себя желание смерти, направленное против этого другого».

В ноябре 1919 года венгерское правительство Белы Куна было свергнуто контрреволюционными силами и румынской армией. Адмирал Хорти возглавил правительство и в начале 1920 года присвоил себе пост регента. Это был диктатор крайне правых взглядов и ярый антисемит. Одним из его первых шагов стало изгнание Шандора Ференци из университета, закрытие его неврологической клиники и принуждение уйти из Венгерского медицинского общества. Затем адмирал Хорти издал распоряжение о замораживании всех банковских счетов и запрещении вывоза денег из страны.

Это означало, что Будапешт терял роль центра психоанализа и фонд Антона фон Фрейнда прекращал свое существование. Расходы по издательству Зигмунду пришлось покрывать из собственного скудного кармана.

Поступили новые трагические известия. У Антона фон Фрейнда вновь появилась раковая опухоль с метастазами в печень и грудь. Он приехал в Вену в надежде получить лучшее медицинское обслуживание. Зигмунд устроил его в санаторий «Фюрт». Рак был запущен, и операция уже не могла помочь. Зигмунду не оставалось ничего иного, как сидеть у изголовья и успокаивать Антона. Позже он писал жене Антона: «Тони хорошо знал о своей судьбе, он воспринимал ее как герой, но, подобно настоящему человеку, гомеровскому герою, он время от времени горевал по поводу своей участи».

Зигмунд держал руку Антона в тот полдень, когда он умер. Он нежно опустил веки и накрыл одеялом его лицо. Возвращаясь домой в морозный январский полдень, дрожа от холода, несмотря на пальто, он думал о желании Антона помочь психоаналитическому движению, о котором он сказал Зигмунду, что его ожидает большое будущее. Размышляя о том, какую радость испытывал он, когда познакомился с Антоном, и о своих надеждах, Зигмунд вспомнил изречение: «Пьющий на ужин вино жаждет воды на завтрак».

3

Эпидемия инфлюэнцы прошла волной по Европе. Заболела Марта. Зигмунд и Минна ухаживали за ней дома несколько месяцев, а когда Марта окрепла, она поехала в санаторий в Зальцбурге, где быстро поправилась. Было это прошлогодней весной и летом. Ныне же, в тот самый день, когда Зигмунд и Венское общество хоронили Антона фон Фрейнда, Зигмунд получил телеграмму из Гамбурга от Макса Хальберштадта с известием, что заболела дочь София. Зигмунд обратился за помощью к Александру.

– Зиг, я очень сожалею. На Берлин нет поездов, а ты должен попасть туда, чтобы добраться до Гамбурга.

– А как насчет завтра? Лицо Алекса помрачнело.

– Не завтра. Быть может, через несколько дней будет поезд Антанты. Оливер и Эрнст все еще ищут работу в Берлине? Пошли им телеграмму. Они смогут оттуда доехать до Гамбурга.

Оливер и Эрнст выехали поездом в Гамбург. Их сопровождал Макс Эйтингон; он должен был проследить, сделано ли все необходимое. Марта сказала:

– София молодая и крепкая. Если я, на тридцать два года старше ее, выкарабкалась, то у нее будет все в порядке.

В этот вечер они вспоминали о посещении ими Софии и ее старшего почти шестилетнего сына Эрнста, говорили о годовалом Гейнце, которого еще не видели. Как мать, София не утратила прежних качеств их «воскресного дитяти»: веселая по натуре, обожавшая родителей, счастливая и гордившаяся своими умными, привлекательными детьми.