Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век

Стихотворение «Бородино», появившееся в 6-й книге «Современника» за 1937 год, оказалось первым произведением Михаила Юрьевича, опубликованным по его собственной воле, и, конечно же, вызвало восторг и удивление читателей. Но не ему было суждено дать начало векам Лермонтовской славы. День и час явления поэта перед всей Россией пробил несколько раньше, отнюдь не предусмотренный самим поэтом, но продиктованный единственно Промыслом Божьим.

28 января 1837 года по Петербургу прокатился слух о том, что на дуэли с французским эмигрантом Жоржем Дантесом убит Александр Сергеевич Пушкин. Это было не совсем так, ибо Пушкин был не убит, а только ранен и в этот день ещё истаивал на ложе своих предсмертных мук. Но Лермонтов, как услышал, так и написал – убит. Вот 56 стихотворных строк, выпетых Михаилом Юрьевичем в день страшного известия.

СМЕРТЬ ПОЭТА

Погиб поэт! – невольник чести —Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой!..Не вынесла душа поэтаПозора мелочных обид,Восстал он против мнений светаОдин, как прежде… и убит!Убит!.. к чему теперь рыданья,Пустых похвал ненужный хор,И жалкий лепет оправданья?Судьбы свершился приговор!Не вы ль сперва так злобно гналиЕго свободный, смелый дарИ для потехи раздувалиЧуть затаившийся пожар?Что ж? веселитесь… – он мученийПоследних вынести не мог:Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровноНавёл удар… спасенья нет:Пустое сердце бьётся ровно,В руке не дрогнул пистолет.И что за диво?.. издалёка,Подобный сотням беглецов,На ловлю счастья и чиновЗаброшен к нам по воле рока;Смеясь, он дерзко презиралЗемли чужой язык и нравы;Не мог щадить он нашей славы;Не мог понять в сей миг кровавый,На что он руку поднимал!..

И он убит – и взят могилой,Как тот певец, неведомый, но милый,Добыча ревности глухой,Воспетый им с такою чудной силой,Сражённый, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушнойВступил он в этот свет завистливый и душныйДля сердца вольного и пламенных страстей?Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,Зачем поверил он словам и ласкам ложным,Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок – они венец терновый,Увитый лаврами, надели на него:Но иглы тайные суровоЯзвили славное чело;Отравлены его последние мгновеньяКоварным шёпотом насмешливых невежд,И умер он – с напрасной жаждой мщенья,С досадной тайною обманутых надежд.Замолкли звуки чудных песен,Не раздаваться им опять:Приют певца угрюм и тесен,И на устах его печать.

На следующий день 29 января, когда Пушкин действительно скончался, Петербург уже был наводнён списками этого стихотворения, разошедшегося в десятках тысяч экземпляров, всеми повторяемого и многими заученного наизусть. В горьких, гневных и в то же время исполненных тончайшей, благороднейшей печали строфах этого погребального гимна погибшему поэту Василий Андреевич Жуковский разглядел «проявление могучего таланта». И общее мнение о его авторе, до этого совершенно никому не известном молодом гусарском корнете, было единодушным – второй Пушкин! Это и был час Лермонтова, когда он не только вошёл в русскую поэзию, но совершенно недвусмысленным образом заместил в ней погибшего Александра Сергеевича и стал прямым наследником его славы.

Видя, что великосветское злословие, сведшее Пушкина в могилу, не унимается, продолжая и за гробом ругаться над его памятью, Михаил Юрьевич к написанным 56 строкам добавляет ещё 16, самых едких, точных, беспощадных. Вот его гневный ответ на неутихающие кривотолки вокруг имени затравленного светом российского гения:

А вы, надменные потомкиИзвестной подлостью прославленных отцов,Пятою рабскою поправшие обломкиИгрою счастия обиженных родов!Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона,Пред вами суд и правда – всё молчи!..Но есть и Божий суд, наперсники разврата!Есть грозный суд: он ждёт;Он не доступен звону злата,И мысли и дела он знает наперёд.Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:Оно вам не поможет вновь,И вы не смоете всей вашей чёрной кровьюПоэта праведную кровь!

Таким образом, стихотворение «Смерть поэта», начатое в одическом и продолженное в лирическом ключе, дополнилось остросатирической концовкой и переросло в трёхчастную поэтическую кантату. Основной его переписчик и распространитель, приятель Михаила Юрьевича – С.А. Раевский пустил по знакомым и эти шестнадцать строк. Не чета однополчанам Лермонтова, дружба с которыми дальше удалой гусарской попойки не шла, Раевский служил при военном министерстве, был человеком образованным, культурным и настолько тонко разбирался в поэзии, что к его критическим замечаниям Михаил Юрьевич относился с большим доверием.

Уже начальные строфы лермонтовского шедевра были встречены кислыми гримасами первых лиц государства. Ну а удостоившись «облитых горечью и злостью» строк его финальной части, эти вельможи и сановники, «жадною толпой стоящие у трона», дошли до бешенства.

Лермонтов был арестован. На записке шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа о стихотворении «Смерть поэта» Николай I поставил свою резолюцию: «…старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он…» Будучи полным интеллектуальным ничтожеством, «царственный фельдфебель» совершенно искренне считал всякое проявление свободомыслия безумием. Вот почему, отказываясь понимать что-либо, кроме армейского устава, в котором был силён, неизменно отправлял философствующих умников на психиатрическую экспертизу: будь то Лермонтов или Чаадаев… Последующие режимы, ещё более лицемерные и жестокие, используют его методу как удачный приём в борьбе со всяким инакомыслием.

К находящемуся под стражей поэту допускался только его камердинер, приносивший ему обед и смену белья. Михаил Юрьевич, очевидно, знакомый с конспиративными уловками Монте-Кристо, попросил, чтобы еду для него заворачивали в серую бумагу, и на ней с помощью вина и сажи записал несколько стихотворений, сочинённых в заключении: «Когда волнуется желтеющая нива…», «Я, Матерь Божия, нынче с молитвою…» и переделку написанного прежде.

УЗНИК

Отворите мне темницу,Дайте мне сиянье дня,Черноглазую девицу,Черногривого коня.Я красавицу младуюПрежде сладко поцелую,На коня потом вскочу,В степь, как ветер, улечу.

Но окно тюрьмы высоко,Дверь тяжелая с замком;Черноокая далёко,В пышном тереме своём;Добрый конь в зелёном полеБез узды, один, по волеСкачет, весел и игрив,Хвост по ветру распустив.

Одинок я – нет отрады:Стены голые кругом,Тускло светит луч лампадыУмирающим огнём;Только слышно за дверямиЗвучно-мерными шагамиХодит в тишине ночнойБезответный часовой.

«Темница» Лермонтова находилась в одной из комнат верхнего этажа в здании Главного штаба, а допросы велись этажом ниже. Пришлось-таки Михаилу Юрьевичу назвать своего «сообщника» С.А. Раевского, давшего первый мощный толчок распространению крамольного стихотворения. Пообещали, что ничего страшного переписчику не сделают, а вот если не назовёт, тогда самого поэта отправят в солдаты. И Лермонтов, опасаясь, что бабушка не переживёт такого огорчения, принёс-таки друга в жертву. Арестовали и Раевского, посадив его в камеру попроще – гауптвахта на Сенной.