Николай Александров - Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность

Вскоре после этого у него начался бред, причем умирающий говорил в бреду наполовину по-английски, наполовину по-итальянски. Он воображал, что ведет отряд свой на приступ, и кричал: «Вперед, вперед, смелее, за мной!» Придя через некоторое время в себя, Байрон выразил желание дать последние поручения своему старому слуге Флетчеру. Началась раздирающая душу сцена между больным, с трудом выговаривавшим слова, и слугой, тщетно пытавшимся понять его.

Мы передадим эту сцену словами биографа поэта – Томаса Мура: «Когда Флетчер спросил, не принести ли ему перо и бумагу, чтобы записать все, что он скажет, больной отвечал: „О нет! На это не хватит времени, уже почти все кончено. Пойди к моей сестре – скажи ей… пойди к леди Байрон… ты увидишь ее и скажи ей…“ Здесь голос его оборвался, но он продолжал в течение почти 20 минут серьезно бормотать что-то, но, кроме нескольких бессвязных слов, невозможно было ничего разобрать. Это были всё имена – „Августа, Ада, Гобгауз“. Затем он сказал: „Теперь ты знаешь все“. – „Милорд, – отвечал с отчаянием Флетчер, – я не понял ни одного слова из того, что вы говорили“. – „Не понял меня, – воскликнул Байрон с бесконечной грустью во взоре, – как жаль! Значит, уже слишком поздно, все кончено…“ Он после этого пытался произнести еще несколько слов, но из них можно было разобрать только – „сестра моя, дитя мое…“ Байрону дали после этого успокоительное средство, и он заснул. Через полчаса он проснулся, и ему дали новую дозу этого лекарства. Он начал говорить в полузабытьи: „Бедная Греция… бедный город… бедные слуги мои… Зачем я не знал этого раньше?.. Мой час настал, – я не боюсь смерти, но почему я не отправился домой раньше, чем поехал сюда?.. Есть вещи, для которых мне хотелось бы жить, но, вообще, я готов умереть…“ Около 6 часов вечера того же дня он произнес последние слова свои: „δει με νυν χαθευδειν“ („Teперь мне надо заснуть“), потом повернулся к стене и тотчас же погрузился в бессознательное состояние, из которого уже больше не выходил. Ровно через 24 часа после этого, т. е. в 5 часов 45 минут вечера 19 апреля, он в последний раз открыл глаза и тотчас же закрыл их опять. Все было кончено. Одного из величайших гениев XIX века не стало!..»

Весть о смерти великого поэта глубоко опечалила весь цивилизованный мир; но сильнее и глубже всех была, конечно, печаль того народа, которому он посвятил последние дни свои и среди которого он умер, борясь за его освобождение. Утром, на другой день после смерти Байрона, из орудий главной батареи Миссолонги было сделано 37 выстрелов, по числу лет, которые прожил великий поэт. Все торговые и промышленные учреждения были закрыты в течение трех дней; все общественные увеселения были строго запрещены; во всех церквях горячо молились за упокой души усопшего, и в продолжение 21 дня весь город был в глубоком трауре. По всей Греции только и слышалось: «Лорд Байрон умер!», «Великого человека не стало!» Города греческие спорили о том, кому из них должна была принадлежать честь хранить у себя останки великого поэта. Афины предлагали храм Тезея. Жители Миссолонги просили, чтобы им оставили хоть сердце усопшего благодетеля своего… Но друзья поэта решили повезти его останки в Англию, хотя он при жизни всегда выражал желание не быть похороненным на родине. 29 июня корабль «Флорида», доставлявший гроб с набальзамированным телом Байрона, прибыл в Лондон. В течение трех дней тело поэта было выставлено для публики в доме сэра Эдварда Кнечбуля, на Большой Георгиевской улице, после чего оно было торжественно вывезено из Лондона. До городской заставы печальный кортеж сопровождали многочисленные аристократические экипажи с друзьями, почитателями покойного поэта. Похороны состоялись в пятницу 16 июля в маленькой церкви деревни Гакнель, находящейся недалеко от города Ноттингема. Гроб Байрона был поставлен рядом с гробом его матери в фамильном склепе. В алтаре церкви потом была помещена доска из белого мрамора со следующей надписью:

«В склепе, находящемся под этим местом, где похоронены многие из его предков, а также и мать его, покоятся останки Джорджа Гордона Ноэля Байрона, Лорда Байрона из Рочдэля, в графстве Ланкастерском, автора „Странствований Чайлъд-Гаролъда“. Он родился в Лондоне 22 января 1788 г., умер в Миссолонгах, в Западной Греции, 19 апреля 1824 г., занятый благородной попыткой вернуть этой стране ее прежнюю свободу и славу. – Эта доска поставлена в память о нем сестрой его, Августой Марией Ли».

Глава VIII. Байрон как человек

К несчастью для памяти Байрона, о его жизни известно слишком много, – гораздо больше, чем о жизни других великих людей, и притом благодаря ему же самому. Вследствие этого выходит, что, в то время как с именем Шекспира, о жизни которого очень мало известно, связано только представление о великом драматурге, с именем великого поэта Байрона связано представление о маленьком человеке. Если сравнить гений Байрона с его характером, то нельзя не согласиться с профессором Эльзе, что «он (Байрон) был гигантом как поэт и карликом как человек». Как мы уже заметили, нашим прекрасным знакомством с жизнью Байрона мы обязаны, главным образом, ему же самому. Он не умел ничего скрывать, и всякая новая мысль или новое чувство его почти немедленно делались общим достоянием. На большую часть его произведений можно смотреть как на поэтические дневники его мыслей и чувств; а многочисленные письма и собственно дневники поэта представляют богатейший материал для его биографов и содержат нередко подробности даже совершенно излишние. К сожалению, невозможно относиться с безусловным доверием ко всему тому, что Байрон сам о себе писал или говорил, так как он, кроме излишней откровенности, обладал еще и тем качеством, которое в значительной степени ослабляет действие откровенности. Он чрезвычайно любил мистифицировать других, т. е. рассказывать про себя такие истории, которые никогда с ним не случались, и обвинять себя в таких грехах и преступлениях, которых он никогда не совершал. Люди, не знавшие этой его слабости, обычно верили всему, что он писал или говорил о себе. Отсюда происходило то, что при жизни поэта о нем постоянно распространялись самые чудовищные слухи, а после его смерти о нем долгое время писали самые нелепые басни. Всем этим слухам и басням публика тем охотнее верила, что Байрон не только никогда не считал нужным опровергать их, но даже сам отчасти способствовал их распространению. Некоторые биографы его утверждают даже, будто он имел обыкновение посылать иногда во французские газеты анонимные письма, в которых сам рассказывал о себе самые отчаянные истории. Гёте долгое время верил, на основании некоторых намеков в сочинениях Байрона, что тот совершил какое-то таинственное убийство в Италии.