Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Тогда, в начале февраля 1942 года, нам, курсантам пехотного училища в Комсомольске-на-Амуре, предстояло выйти в зимние лагеря на 18 суток. К этому времени снег, особенно в тайге, был, как говаривал майор Бабкин, наш училищный преподаватель-балагур, «по самые я… извиняюсь», то есть чуть ли не до пояса. А морозы в феврале там зашкаливали за 35 градусов!

На расстояние 50–60 километров в глубь тайги мы совершали марш в ботинках с обмотками, имея с собой в ранце, кроме всего прочего, еще и пару валенок. По прибытии на место устроили лагерь из высоких то ли кедровых, то ли еловых шалашей (один на взвод). В этом шалаше разрешалось жечь небольшой костер, чтобы при возможности, особенно ночью, можно было по очереди согреваться. Ботинки уложили в ранцы, обули валенки. Беда только в том, что вокруг этого костерка могло более или менее эффективно обогреваться одновременно не более 5–7 человек, остальным тепла не доставалось.

С молчаливого согласия командира взвода, лейтенанта Лиличкина, недавнего выпускника Хабаровского пехотного училища, мы постепенно добавляли в костер заготовленные за день дрова, пока подсохшие хвойные ветки вдруг не вспыхнули наверху все разом. Через несколько минут от шалаша остались только угли и растаявший вокруг снег. Комвзвода получил серьезное взыскание, а мы лишились права строить другой шалаш. Вот и приговорены мы были греться все ночи в чужих шалашах, если удавалось.

Правда, потом сообразили: днем очень небольшие костры разрешалось жечь практически без ограничений, так как по условиям военной игры «противник» мог заметить открытый огонь только ночью. Ну, а это уже был выход из положения. Расчистили до грунта снег и на этом месте целый день остававшиеся в лагере дневальные жгли групповые костры, разожженные на каждое отделение. Вечером головешки убирали, а земля от костров так прогревалась, что, положив на нее слой хвойного лапника, мы в своих солдатских шинелях и валенках по отделениям плотно укладывались на эту теплую «постель» и довольно «комфортно» несколько часов «блаженствовали». Днем мерзнуть было некогда: то отражение атак «противника», то длительные лыжные переходы, то взятие высот и сопок, то марш-броски в снегу по пояс.

А когда кончились эти долгие 18 суток, приказали нам снова переобуться в ботинки. А они, мокрые после перехода в лагерь, смерзлись. Пришлось оттаивать их у костра. И тут я переборщил: близко к костру придвинул один ботинок, и он от огня весь съежился. Однако идти в валенках мне не разрешил ни командир роты старший лейтенант Литвинов, сам даже не надевавший валенки за все эти 18 суток, ни комбат майор Панов. Более высокого начальника в этом зимнем лагере не было, так что «приговор» комбата был окончательным, и пришлось надевать скукожившийся ботинок. Большой палец ноги в нем оказался настолько сжатым, что за время обратного похода он обморозился, и его подушечка даже лопнула, хотя, как оказалось при возвращении в казармы, кровь даже не выступила. В санчасти училища мне оказали нужную помощь и на две недели освободили от ношения обуви, а значит, и от наружных занятий. Подобное в то строгое время могли расценить и как членовредительство, но меня даже не наказали! Наверное, потому, что комбат почувствовал в этом «ЧП» и свою вину тоже.

Но все это было там, в училище. А здесь, в Белоруссии, в нашем батальоне на лыжах-то были только волокуши для транспортировки раненых и даже убитых, если они будут. Не оставлять же их во вражеском тылу.

В случае неудачи с захватом Рогачева или отмены этого задания нам предстояло в тактической глубине противника (до 20 километров), в его войсковом тылу активно нарушать вражеские коммуникации, их связь, взрывать мосты, по которым могут проходить гитлеровские войска, громить штабы. Всеми этими действиями мы должны были дезорганизовать управление, воспретить подход резервов из глубины, при возможности их рассеивать или уничтожать. Главное было – посеять панику и отвлечь внимание немецкого командования от передовой линии фронта, где должно было, наконец, начаться более успешное наступление наших войск с задачей ликвидировать плацдарм противника на Днепре и освободить город Рогачев. Как тогда было принято, это событие приурочивалось к 23 февраля, Дню Красной Армии, как подарок Родине к этому празднику. А так как в разведку, а тем более в тыл врага нельзя было брать с собой награды, партбилеты и другие документы, была организована сдача их в штаб и аппарат замполита, остающиеся на этой стороне.

Наград у меня не было, но свое офицерское удостоверение и кандидатскую карточку я тоже сдал. Была возможность написать короткие письма родным. Вся эта процедура в батальоне заняла несколько часов оставшегося дня. Потом был обильный обед, совмещенный с ужином, и отдых, о чем мы все время, пока были в немецком тылу, вспоминали с особым чувством.

В своих воспоминаниях «Годы и войны» генерал Горбатов писал об этой операции, называя всех нас «лыжниками» в силу существовавших долгие годы цензурных ограничений. Вот только одна цитата оттуда:

«В 18 часов они сытно поужинали и легли отдыхать. Лишь у двух батальонов отдых был коротким. В 23 часа их подняли, и они пошли на запад. Этому сводному отряду лыжников выпала ответственная задача: перейти линию фронта и той же ночью ворваться в город Рогачев».

На выполнение этой нелегкой, да и необычной, задачи и повел наш батальон его смелый и опытный командир, подполковник Осипов. А был он местным уроженцем, рогачевцем, да к тому же в прошлом заядлым охотником и рыболовом, исходившим вдоль и поперек всю местность, примыкавшую к Днепру. Поэтому он прекрасно знал места, где можно было незаметно приблизиться к позициям фрицев, преодолеть их заграждения и перейти линию фронта.

До сих пор я не перестаю удивляться, как нашему комбату удалось почти весь огромный по тому времени батальон провести так искусно, хотя и по хорошо знакомой ему, но занятой врагом местности. Армейским саперам, обеспечивавшим наш переход, комбат точно указал место, где они ножницами незаметно для немцев вырезали звено колючей проволоки между двумя колами. И это место недалеко от деревни Кистени оказалось столь удачно выбранным!

Безлунная ночь очень хорошо прикрывала нас. Думается, командование армии специально выбрало время действий наших батальонов в период наступления новолуния.

Хотя немцы периодически подвешивали на парашютах «фонари», как называли на фронте их осветительные ракеты, но жесткий предварительный инструктаж, армейская смекалка, да и желание выжить заставляли всех замирать, не двигаться во время свечения этих «фонарей». Ну и наши белые маскхалаты делали нас практически незаметными. Конечно же, этому способствовала и уверенность немцев в надежности своей обороны, притупившая их бдительность. Тем более что по всей длине проволочного заграждения они навешали большое количество пустых консервных банок, гремевших, если хорошо задеть проволоку.