Рудольф Баландин - Маленков. Третий вождь Страны Советов

Совершенно невероятно, чтобы три десятилетия в труднейших условиях ему удавалось притворяться настолько изощренно и талантливо, чтобы заручиться таким доверием масс и пользоваться неподкупной любовью. (Помнится, Хрущев, как его ни прославляли, сколько ни награждали и какие бы фильмы о нем ни снимали, в народе воспринимался неприязненно, а то и с презрением.)

Для пролезших во власть ради личных выгод выступить открыто против вождя, свергнув его или приняв его отставку, означало бы вызвать на себя народный гнев. Поэтому съезд приветствовал доклад Маленкова и устраивал овации Сталину. Хотя, безусловно, многие делегаты делали и то и другое искренне.

…Духовное перерождение и даже деградация отдельных слоев общества, и прежде всего руководящих, — объективный процесс. Он определяется общими закономерностями развития технической цивилизации на ее высшей стадии. Этот процесс происходит вне зависимости от политического строя, экономической и социальной структуры государства. В условиях индустриального общества поощряются и получают преимущество наиболее приспособленные к нему лица, у которых преобладают не духовные, а материальные интересы.

Как бороться с такой напастью? Как сохранить в обществе высокие духовные идеалы? И не вышел ли постаревший вождь, подобно Дон Кихоту, Рыцарю Печального Образа, на неравный и смертельно опасный бой с ветряными мельницами?

Охота на Большого Мингрела

Сталинский стиль управления, как мы уже говорили, предполагал сохранение динамического равновесия главных структур, определяющих работу государственной системы. Это напоминает взаимодействие в природе основных звеньев экосистем.

Любое стабильное общество существует именно так. Оно стихийно стремится к устойчивому динамическому равновесию. Когда оно нарушается, происходят явные или скрытные революции. Сталину такое состояние приходилось поддерживать искусственно — путем кадровых перестановок.

Ограничить притязания руководства вооруженными силами и военно-промышленного комплекса удалось, поставив во главе Министерства обороны достаточно слабого, некомпетентного и малоавторитетного Булганина. Сложней было с органами госбезопасности. Они были обязаны следить за внутренними врагами. А кто может контролировать сами эти органы? Получалось, что собственные работники. Это создавало наиболее напряженное положение именно в НКВД, МГБ. Не случайно самые жестокие, массовые «чистки» проходили в их среде.

Интересно обратиться к свидетельству Судоплатова, близкого сотрудника Берии. «В последние годы правления Сталина, — писал он, — в небольшой круг руководителей входили Маленков, Булганин, Хрущев и Берия, а Сталин всячески способствовал разжиганию среди них соперничества. В 1951 году в немилость попал Берия. Сталин приказал поставить подслушивающие устройства в квартире матери Берии, решив, что ни Берия, ни его жена не позволят никаких антисталинских высказываний, но его мать, Марта, жила в Грузии и вполне могла высказать сочувствие преследуемым мингрельским националистам».

Вновь приходится, доверяя фактам, сомневаться в разумности сделанных на их основе выводов. Перед нами пример обычной предвзятости, когда даже знающий и умный человек не может отрешиться от навязанных ему мнений. Зачем надо было Сталину разжигать соперничество между своими четырьмя ближайшими сотрудниками? В борьбе за что они были соперниками?

Сталин мог остерегаться сговора между ними, направленного против его политики. Но такая возможность была практически маловероятной. Генеральную линию партии во многом определял Сталин, однако поддерживали ее — искренне или формально — все партийные и государственные деятели.

В стремлении стать «наследниками» вождя они действительно могли соперничать. Хотя на эту роль могли всерьез претендовать, не считая Молотова, только Маленков и Берия. Ни Хрущев, ни Булганин не пользовались особым уважением Сталина. Их он использовал как исполнителей и отчасти как осведомителей. Так что у этой четверки могли быть разногласия, но не соперничество. И если Маленков был первым претендентом на пост главы правительства, то Берия мог после смерти вождя рассчитывать на руководство МГБ и даже надеяться стать Генеральным секретарем партии.

Наивно звучит предположение, будто Иосиф Виссарионович жаждал узнать, сочувствует ли мать Берии мингрельским националистам. По таким пустяковым поводам подслушивающие устройства не ставят. Полагаю, Сталину было совершенно безразлично мнение матери Берии по любым вопросам. А вот выяснить, какие разговоры ведут в ее доме местные националисты, меньшевики и другие вероятные враги советской власти, было бы полезно знать, и не столько даже Сталину, сколько соответствующим органам внутренних дел.

В 1948 году министром госбезопасности Грузии Сталин назначил генерала Рухадзе. «Его антибериевские настроения, — по словам Судоплатова, — были общеизвестны». В подобных случаях для Сталина важно было быть уверенным, что не произойдет сговор между руководителями данного ведомства.

Рухадзе проявил изрядную прыть, арестовав бывшего министра госбезопасности Грузии Рапаву, генерального прокурора Шония и академика Шария, бывшего заместителя начальника внешней разведки НКВД. «Всех их, — пишет Ю. И. Мухин, — обвинили в связях с эмигрантскими организациями через агента НКВД Гигелия, который вернулся из Парижа с женой-француженкой в 1947 году. Гигелия и его жена, невзирая на ее французское подданство, были арестованы».

Безусловно, генералу Рухадзе даже по долгу службы важно было знать, что и как обсуждают в доме Марты Берия ее родственники и знакомые. Ведь дядя жены Лаврентия Павловича занимал пост министра иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии, эмигрировав во Францию. Племянник Берии сотрудничал с немцами, попав к ним в плен (в отличие от сына Сталина Якова).

Приведенный пример трактовки Судоплатовым определенных действий и намерений Сталина весьма показателен. Можно лишний раз убедиться, насколько важно знать исходные «показания» того или иного свидетеля. Тем более когда они по тем или иным причинам изменяются. Сам человек может этого и не осознавать, ибо все происходит для него естественно.

Судоплатов признается: «Во время похорон Сталина мое горе было искренним; я думал, что его жестокость и расправы были ошибками, совершенными из-за авантюризма и некомпетентности Ежова, Абакумова, Игнатьева и их подручных».

Возникает вопрос: а может быть, Павел Анатольевич, человек хорошо осведомленный и находящийся в расцвете умственных сил, был прав? После перенесенных испытаний, ослабев и находясь под информационным колпаком времен горбачевской перестройки, он и сам невольно (или сознательно?) мог «перестроиться».