Павел Коган - Сквозь время

— Давай жми, набирай темпы. А то отберу у тебя Испанию. Учти!

Это было в 1936 году, но как возмужал и вырос Отрада за два последующих года…

У меня сохранился старый выцветший номер областной газеты от 3 декабря 1938 года. В нем целая страница отведена митингу интеллигенции города. О своем возмущении зверствами фашистов в Германии говорили на митинге профессора Лебедев, Прикладовицкий, артист Скалов, инженер Шилкин. И вдруг читаю: «Речь Николая Отрады». И тут я вспомнил, как он волновался перед выступлением, вышел на трибуну, огляделся и, отложив в сторону листок с речью, заговорил сначала глуховато, а потом все более громко и внятно:

— От имени писателей нашего города я выражаю глубокое возмущение и гнев в связи с кровавыми событиями в Германии. — Глаза у Николая блестели. Он перевел дыхание и продолжал: — Многие говорят, что это похоже на средневековье. Нет! Средневековье бледнеет перед творящимися сейчас в Германии чудовищными зверствами!..

Николая Отраду хорошо знали рабочие, студенты, школьники. На страницах областных газет, в сборниках и альманахах местного издательства часто появлялись его стихи.

…Первым «перебежал» в Москву, в Литературный институт, Михаил Луконин. Потом он приехал на несколько дней и увез с собой Отраду. Я совершил это «дезертирство» несколько позднее.

В коридоре старинного дома на Тверском бульваре я увидел трех студентов. Их лица были мрачными. Позерски сложив руки, они снисходительно посматривали на меня — на новичка, приехавшего из провинции. В стороне от них стоял Николай Отрада. По сравнению со мной он уже был здесь «бывалым» человеком. Увидев меня, он быстро подошел и сказал:

— Ты этих непризнанных гениев не бойся, держись меня — и все будет в порядке!..

Некоторые студенты института уже на первом курсе выделялись своей большой начитанностью и эрудицией. Отрада к этому времени успел прочитать меньше, чем они, но он лучше знал рабочую среду, глубже чувствовал и понимал природу.

За городом, в Переделкино, в студенческом общежитии жили С. Смирнов, А. Яшин, М. Луконин, Б. Ямпольский, И. Бауков, тепло встретившие Колю Отраду.

Счастливая пора! Молодые поэты и прозаики спорили, делились и хлебом и замыслами, а так называемую «курицу славы» делить пока не приходилось, до нее еще тогда было далеко. Однажды группу студентов, в которую вошли и Отрада, и я, пригласили на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку читать стихи перед колхозниками.

Слушатели нам аплодировали, а когда все поэты прочитали стихи, во втором ряду поднялся старик, чем-то очень напоминавший крестьянина в исполнении Бориса Чиркова в кинофильме «Чапаев». Старый колхозник с хитроватой улыбкой спросил:

— Что же, граждане, чтение окончено или еще какое представление будет?..

И тут Николая Отраду «осенило». Он вскрикнул:

— Будет!.. Будет!..

Мы растерянно переглянулись. Николай вышел на авансцену и с солидной важностью циркового конферансье, объявляющего новый рискованный аттракцион, оповестил:

— А сейчас, товарищи колхозники, главный номер нашей программы: мастер народного танца студент Литературного института Юрий Окунев станцует перед вами сербиянку!

Раздались голоса:

— Просим! Просим!..

Я онемел от неожиданности и в ужасе обратился в бегство. Но Отрада настиг меня, вывел на эстраду и, пристукивая в такт ладонями, уговаривал:

— Давай, давай, лиха беда начало, а потом пойдет!..

Видя, что толку не будет, отстранил меня и со словами: «А ну-ка, интеллигенция! Дай дорогу!» — начал виртуозно выбивать чечетку. Зрители были в восторге. А Отрада, улыбаясь, шептал мне: «Учись! Это тебе не стихи писать!..»

А вот я вижу Николая Отраду другим: сосредоточенным, строгим, решительным.

Он сдавал зачет по истории, зная, что утром следующего дня вместе с Михаилом Лукониным, Платоном Воронько, Ароном Копштейном и другими студентами-добровольцами лыжного батальона уедет на войну с белофиннами.

Ответ не удовлетворил преподавателя, и он поставил Николаю тройку. Тогда Отрада так сказал:

— Историю пересдам, когда вернусь, а пока сам пойду на фронт делать историю…

Добрый, сильный, влюбленный в людей и птиц, в жизнь, в поэзию и природу, Николай Отрада писал с нежностью в стихотворении «Осень»:

…Я вышел. Над избами гуси вплавьспешат и горнистом трубят в рожок.Мне хочется выстрелить в них сплеча,в летящих косым косяком гусей,но пульс начинает в висках стучать.«Не трогай!» — мне слышится из ветвей.

Но к врагам своей родины доброволец лыжного батальона Николай Отрада был беспощаден. Окружив его, разъяренные белофинны кричали: «Москва, сдавайся!..»

И тут же последовал далеко и громко эхом раскатившийся единственно возможный ответ:

— Москва не сдается!..

Николай Отрада

Мечта

Внизу беспокойный лежит океан.Холодный,   туманный     и темный.В суровые северные краяТрое летят спокойно!«Трое отважных.Простых людейЛетят туда днем и ночью»… —Отец читает,А сын скорейСам птицу увидеть хочет.Но папа «спи» говорит ему,Укрыл одеялом спину.Сын погружается в тишину,Мечтанья приходят к сыну.А ночь каспийская.И месяц здесьВ окне нарисован тонко.Так сын засыпает,И сном этим весьОкутан русый мальчонка.СнитсяНевиданный звездолет,А воздух прозрачный, чистый.Он смотрит и видит:Трава растет,Земли отраженье ищет.Летит, улыбаясь близкой луне,Сквозь сон этот милыйИ сладкий.И думает:«Может, придется мнеМир облететь без посадки?»

1938

Футбол

И ты войдешь. И голос твой потонетв толпе людей, кричащих вразнобой.Ты сядешь. И как будто на ладонибольшое поле ляжет пред тобой.

И то мгновенье, верь, неуловимо,когда замрет восторженный народ, —удар в ворота! Мяч стрелой и… мимо.Мяч пролетит стрелой мимо ворот.И, на трибунах крик души исторгнув,вновь ход игры необычайно строг…

Я сам не раз бывал в таком восторге,что у соседа пропадал восторг,но на футбол меня влекло другое,иные чувства были у меня:футбол не миг, не зрелище благое,футбол другое мне напоминал.

Он был похож на то, как ходят тенипо стенам изб вечерней тишиной.На быстрое движение растений,сцепление дерев, переплетеньеветвей и листьев с беглою луной.

Я находил в нем маленькое сходствос тем в жизни человеческой, когдаидет борьба прекрасного с уродствоми мыслящего здраво   с сумасбродством.Борьба меня волнует, как всегда.

Она живет настойчиво и грубов полете птиц, в журчании ручья,определенна,   как игра на кубок,где никогда не может быть ничья.

Почти из моего детства