Виктор Степанов - Рота почетного караула

- Товарищи! - хочется крикнуть ему. - Как же так? Почему мы не стреляем, не бросаемся с гранатами под танки?

Но слова застревали в горле, и Андрей стоял молча, вобрав голову в плечи, стараясь не встречаться со взглядами, сверлившими из-под касок толпу. На мгновение в этой страшной толпе мелькнули бледные лица Турбанова, Горикова. Андрей опять безголосо крикнул, потерял их и увидел Настю. Она была опять в синем брючном костюме, нарядная, красивая, и Андрей испугался до дрожи в коленях, что ее сейчас непременно заметят фашисты.

И едва он об этом подумал, как несколько здоровенных солдат, хохоча и повизгивая от восторга, кинулись к Насте, заломили ей за спину руки и на виду у всей толпы начали расстегивать пуговички, крохотные пуговички возле шеи. Настя! Да нет же, это не она... Но кто? В голубом платье с белой хризантемой?!

Кто-то тронул Андрея за плечо, он оглянулся и увидел Кузьмича необыкновенно спокойного и даже торжественного.

"Стоишь? - насмешливо прищурились за огромными очками его глаза. Тебе только красоваться в аксельбантах, а мой Николай - вот кто солдат, он им сейчас устроит..."

Андрей кинулся вниз по улице Горького - Красная площадь была мертвенно пуста. Вся Москва вдруг обезлюдела. Мрачные стены улиц вздымались уродливыми скалистыми ущельями, глазницы выбитых окон смотрели мрачно и угрожающе - Андрей шел по Москве и не узнавал ни одной улицы, ни одного дома.

"Что же это я один? А где рота?" - спохватился Андрей.

Он очутился на набережной, и новая ужасная догадка приковала его к граниту. Вода вспучивалась, крутилась бурунами и, взбухая, медленно вползала по стенке набережной.

Чувствуя спиной холодный, все сметающий вал, задыхаясь, Андрей долго куда-то бежал, пока не понял, что стоит на смотровой площадке, на Ленинских горах.

От края до края, куда только доставал глаз, колыхалась, успокаиваясь, вода. Кое-где плавали бревна, доски и сорванные потоком крыши старых домов. Но они казались щепками в мутном и жутком своей необъятностью море.

Далеко-далеко в грязной дымке торчали из воды два последних, до боли знакомых силуэта - верхушка Останкинской телебашни и золотистый наперсток колокольни Ивана Великого - все, что осталось от Москвы.

Андрей прижался лбом к холодному граниту парапета, замирая от ужаса и боясь поднять глаза на мертвое море, катившее угрюмые волны над погребенной под ним Москвой...

- Рота, подъем! - услышал он голос яви и открыл глаза.

Сердце стучало, колотилось, все еще пребывая во власти сновидения.

Не различая резкой грани между сном и явью, Андрей вскочил с кровати, моментально облачился в мундир и, пока, толкаясь и разминая голоса, рота строилась к зарядке, юркнул в кабинет командира роты.

Начатая вчера книга лежала там же, где он ее оставил. Андрей пролистал знакомые страницы. "Красная Поляна", "Красная Поляна". Она...

Он вернулся к своей тумбочке, открыл дверцу и пощупал сверху, над книгами. Тетрадь неизвестного Николая Сорокина тоже была на своем месте.

15

Мало кто знает, что, кроме плаца, знакомого солдатским сапогам до каждой трещинки, до каждой выбоинки на асфальте, есть в распоряжении роты почетного караула, как и всякой боевой стрелковой роты, овеянное сизоватой дымкой пороха, не знающее тишины и птичьих голосов поле, которое зовется стрельбищем.

Взвод лейтенанта Горикова сдавал зачетные стрельбы. Принимая положение для стрельбы лежа, Андрей замешкался, засомневался, правильно ли делает, задумался на секунду-другую, а лейтенант сразу определил заминку:

- Отставить, Звягин! Повторить сначала. Инструкция дана не для того, чтобы ее обдумывать, а чтобы выполнять... В бою вас бы уже ухлопали...

"А сам-то воевал?" - усмехнулся Андрей.

Прижимаясь животом к земле, вдавливая автомат в плечо, он почувствовал, как в левой руке потеплело, нагрелось цевье, от напряжения засаднило прижатую к прикладу щеку. "Главное - локоть, локоть... Найди для него место - и попадешь", - вспомнил он дружеские наставления Матюшина. "Ты як наседка над цыплаком кудыхтаешь..." - подколол Сарычев. На что сержант серьезно, необидчиво ответил: "Взаимозаменяемость, Сарычев, взаимозаменяемость".

Андрей ждал команды "Огонь!".

Впиваясь прищуренным глазом в мушку, как бы весь обратясь в зрение, Андрей смотрел в темнеющий, вздрагивающий былинками сухой травы конец поляны, где всего на пятнадцать секунд дважды должны были появиться две грудные фигуры. Словно оживший от легкого, но чуткого прикосновения спусковой крючок ловил приказание пальца.

"Они лежали, может, на этом же месте, в такой же день... - подумал Андрей, вдруг ощутив проникающую сквозь полу шинели сырую, леденящую стылость земли, захотелось подуть на пальцы. Только сейчас он почувствовал, как по лицу, вышибая слезу, жгуче сечет снежная крупка. - Да, правильно. Когда ехали на стрельбище, Гориков говорил, что где-то здесь проходила линия фронта. На каком километре свернули с шоссе? На тридцать шестом?"

Мишени возникли неожиданно - как будто двое высунулись из траншеи по грудь, - и Андрею почудилось, явно увиделись каски, хищно блеснувшие сталью над седой, клочковатой травой.

"Огонь! - послышалось сзади. - Огонь!" Притиснувшись щекой к прикладу, пытаясь соединить в одно целое, слитное дрожащую прорезь прицела и мушку, Андрей надавил было на спусковой крючок, но тут же отвел палец - мишени исчезли. Снова пустынное в морозной мертвенности поле стелилось перед ним, а там, где секунду назад темнели мишени, как бы выдавая залегших, готовящихся к новой атаке врагов, едва шевелились, трепетали былинки. Андрей с ужасом понял, что прозевал. Теперь оставалось ждать второго появления - через десять - двадцать секунд. Через восемь... шесть... пять... четыре...

Как обрадовался он этим двум силуэтам, возникшим, воскресшим на кончике мушки! Он не услышал, не ощутил выстрела - жарко полыхнул, выдохнул ствол, в ноздри резко пахнуло сернистой гарью. Переводя мушку слева направо, он нажал на крючок еще и еще и, физически ощущая тугую, прочерченную пулями тетиву траектории, услышал звонкое шлепанье отстрелянных гильз, затих, прижался к горячему прикладу щекой, обмяк, увидев, как не спрятались, а упали сраженные его, Андреевым, огнем два силуэта...

- Молодец, Звягин, - сказал Гориков. - Так стрелять. А почему первый раз прозевали?

- Экономил патроны, товарищ лейтенант, - тут же нашелся Андрей, и Гориков отозвался сдержанной усмешкой.

- За отличную стрельбу - двухчасовое увольнение в город...

- Ну и везучий же ты, Звягин, - завистливо вздохнул Патешонков.

Только очутившись за воротами КПП, Андрей спохватился: "Два часа - ни к селу ни к городу. Неужели Гориков знает, что за это время я могу сделать лишь одно-единственное?"