Эрих Манштейн - Из жизни солдата

Все это вызвало глубокое возмущение офицерского корпуса. Оно оказалось настолько сильным, что имперскому военному министерству пришлось запретить ведение дискуссий на данную тему. Впрочем, этот запрет оказался столь же неуместным, сколь и безрезультатным, хотя до открытого протеста военных дело, к счастью, так и не дошло. Ведь любая силовая акция со стороны рейхсвера, призванная заставить правительство наказать виновных в убийстве генералов, была бы истолкована, согласно новому закону, как акция, направленная не только против правительства и рейхстага, но и против имперского президента, который охарактеризовал акцию Гитлера как обоснованную необходимостью защиты государства[6]. Другими словами, эти действия могли быть рано или поздно квалифицированы как попытка государственного переворота! Но против кого и при чьей поддержке он мог быть организован? Что должно было произойти после этого? Личность и положение Гинденбурга были, разумеется, неприкосновенны. Значит, протест армии мог быть направлен на свержение Гитлера и отстранение от власти режима, базирующегося лишь на законе о дополнительных полномочиях. Но кто стал бы поддерживать рейхсвер в его борьбе против государственной власти? Ведь как ни велики были трения между НСДАП, частями СС и штурмовыми отрядами, все эти три организации наверняка сплотились бы в этом случае вокруг Гитлера, тем более что наиболее опасный соперник фюрера Рем и его сподвижники были бы к тому времени уже уничтожены. Не должно быть никаких иллюзий и в отношении народа к возможному путчу военных. Большинство, несомненно, было за Гитлера, даже за вычетом тех, чьи голоса были отданы за нацистов под их давлением. На действенную помощь противостоящего Гитлеру меньшинства также нельзя было рассчитывать. Но самый главный вопрос заключался в том, каким образом можно было — в случае удачного переворота — сформировать новые органы государственной власти, которые пользовались бы доверием народа?

«Vestigia terrent!»[7] Правда, в данном случае это были не только следы путча Каппа — Лютвица. Мы также были озабочены возможными последствиями вмешательства военных в управление государством для самого государства и для морального духа войск. Эта озабоченность не позволяла командованию даже задумываться о возможности посягательства на государственный авторитет. А ограничиться простым предупреждением или угрозой такому человеку, как Гитлер, значило совершить величайшую глупость.

Командование рейхсвера после 30 июня не смогло добиться того, что требовал от нее долг чести и товарищества. Единственное, что удалось сделать, это выступить с заявлением о том, что оба убитых генерала ничем не запятнали себя перед армией. С заявлением, которое было доведено до сведения Гитлера в качестве единодушной точки зрения офицерского корпуса, выступил на ежегодном собрании союза бывших офицеров Генерального штаба старейший немецкий солдат — генерал-фельдмаршал фон Макензен.

Завершая рассуждения о заговоре штурмовиков и последующей расправе над руководителями СА, хотелось бы сказать следующее: 30 июня 1934 года Гитлеру удалось отвести от государства чрезвычайно опасную угрозу, однако сделано это было противозаконным способом. Попытка задним числом подвести законное основание под совершенные действия не помогла восстановить веру в закон и справедливость. Угроза государству со стороны распоясавшихся штурмовиков в то время действительно существовала. Во всяком случае, в этом были убеждены все, кто достаточно много знал о содержании и целях деятельности СА. Вместе с тем никакая угроза государству не может оправдать гибели невинных людей. Единственной силовой структурой, которая была способна тогда восстановить правовое государство, мог бы стать рейхсвер. Однако руки у немецких солдат были связаны, и не столько потому, что ими руководил слабый и нерешительный военный министр Бломберг, сколько из-за болезни имперского президента, прерогативой которого являлось введение чрезвычайного положения и вытекающая из этого передача всех властных полномочий вооруженным силам. Без этого любые действия рейхсвера были бы нелегитимными и представляли бы собой попытку государственного переворота.

«Principiis obsta!»[8]

События, связанные с аферой Рема и его соратников, вновь подтвердили справедливость древнего изречения «Противодействуй началам!» В самом деле, зло всегда лучше всего подавлять в зародыше. Однако всегда ли современники трагических событий знают или по крайней мере могут знать время и место появления первых признаков грядущей беды? Весь трагизм положения, сложившегося после прихода к власти национал- социалистов, заключался именно в том, что эти признаки зарождались на фоне тогдашней кризисной обстановки, накапливались постепенно и часто казались совершенно безобидными или малозначительными. Расправа Гитлера со штурмовиками выглядела как удар по беззаконию и акт спасения государственной власти от коварных узурпаторов. Понимание того, что на самом деле это стало началом перерождения правового государства в неправовое, было нам тогда недоступно. Пусть это будет для нас хорошим уроком!

Вскоре после разгрома заговорщиков Гитлер поручил высшим чинам имперской полиции во главе с генералом Далюге провести реорганизацию СА. В военные округа был направлен приказ имперского военного министра подготовить списки с фамилиями командиров штурмовых отрядов, которых, по мнению военных, следовало освободить от занимаемых должностей. Такой список нами был составлен и за моей подписью отправлен Бломбергу. В свою очередь военное министерство передало его генералу Далюге. А тот ничего лучше не придумал, как показать его тем лицам, фамилии которых находились в списке. Нетрудно представить себе, к чему это привело. Так, например, мы считали, что некий бригаденфюрер СА из Неймарка не соответствует занимаемой должности. Увидев свою фамилию в списке, тот обратился к генералу Фричу с требованием моей отставки, пообещав в случае отказа вызвать меня на поединок. Фрич оставил эту жалобу без внимания.

В связи с тем, что под предлогом событий 30 июня штурмовики потребовали выдать им оружие и тем самым вызвали новое обострение обстановки, Гитлер счел необходимым вновь обратиться к руководству рейхсвера, СА и СС с призывом о примирении. По этому случаю нас собрали в помещении Берлинской оперы. Поднявшись на сцену, Гитлер еще раз заверил нас в том, что оружие находится и всегда будет находиться только в распоряжении рейхсвера. При этом он подчеркнул, что возложенная на него, Гитлера, миссия возрождения рейха неизбежно потерпит провал, если вооруженные силы, с одной стороны, и партия с ее разнообразными структурами, с другой, не найдут общего языка во имя блага нации. По его словам, в этом случае ему ничего не останется, как пустить себе пулю в лоб, так как он не переживет краха всех своих замыслов. Не могу сказать, что этот явно излишне эмоциональный призыв нам, солдатам рейхсвера, очень понравился. Вечером участников совещания пригласили на представление оперы «Тангейзер». Дирижировал Эрих Клейбер, который, как всегда, блестяще справился со своей задачей, несмотря на то, что над его головой уже сгустились тучи.