Александр Бессараб - В прицеле — танки

Вслед за комдивом к нам подошел полковник Курашов. Воскресенский доложил комдиву обстановку и свое решение. Тот пробасил:

— Хорошо, одобряю. — И ко мне: — Бессараб, не держи сразу весь полк на позициях. Перекатами, подивизионно пододвигай его все время ближе к пехоте. Понял?

— Так точно, товарищ полковник!

— И вот еще что, — продолжал комдив, — возможны танковые контратаки. Одним противотанковым дивизионом не отобьемся. Подключишь на прямую наводку пушечный дивизион своего полка.

— Хорошо.

Увидев в соседнем окопчике девушку, Асафов нахмурился.

— А вы, курносая, как сюда попали? Места своего не знаете?

— Товарищ полковник, командир медсанбата приказал мне разыскать вас где угодно и сменить повязки на ноге. А здесь я уже перевязывала раненых самоходчиков. Да вот так и задержалась.

Присев на кромку окопа, комдив вытянул негнущуюся левую ногу, криво усмехнулся:

— Болит, анафема. Бинт, что ли, сбился?..

Лейтенанта Корявцеву как ветром выдуло из окопа.

— Сейчас перевяжу. Снимите сапог!

Но Асафов отстранил ее рукой:

— Перевяжете, милая, когда деревню возьмем. А сейчас некогда. Спрячьтесь-ка лучше — не ровен час...

Гаубичный дивизион я нацелил на левофланговые холмы, откуда почти непрерывно стреляли противотанковые орудия немцев, взахлеб строчили несколько скорострельных пулеметов. Подполковник Вознесенский, связавшись по телефону с командирами батальонов, отдал им последние распоряжения к атаке. Переговорив со своим начальником штаба майором Нижельским, я тоже передал команду: «Всему полку «зарядить»!»

В это время около десяти наших самоходок рванулись вперед и, не ожидая сигнала атаки, открыли огонь. Видимо, им невмоготу было стоять на месте и подставлять бока под огонь вражеских противотанковых пушек. А быть может, обстановка там, на холмах, изменилась. Во всяком случае, атака началась. Пехота двинулась вслед за самоходками.

— Огонь! — спешу дать команду, но... радист не может связаться с Нижельским. Прошла минута, две — связи нет. И тут я оказался в затруднительном положении: не мог дать команду на открытие огня. А самоходные орудия и пехота уже карабкались на гребни холмов. Стреляя, артполк неизбежно поразил бы своих.

— Команду «Огонь» отставить! — кричу радисту. Все смотрят на меня.

Мысль работает лихорадочно. Перенести огонь на безопасную дальность, и немедленно! Но как это сделать, если рация майора Нижельского, как на грех, молчит? Радист, надрывая голосовые связки, вызывал то штаб полка, то дивизионы. Но и дивизионы не отвечали: они работали на батареи, а батареи наверняка переключили свои рации на наблюдателей-корректировщиков, ушедших вместе с пехотой.

Я даже вспотел от напряжения. Конечно, я совершил грубую ошибку, дав раньше времени команду «Зарядить». Но кто знал, что атака начнется преждевременно. А комдив нет-нет да и посматривал испытующе в мою сторону. И Курашов молчал, закусив нижнюю губу. Его радист, правда, передал распоряжение в штаб артиллерии дивизии, чтобы оттуда попытались связаться с моим штабом. Но результата пока никакого.

Минуты тянулись мучительно долго. Надо же случиться такому при комдиве и командующем артиллерией! Я все больше волновался: а вдруг Нижельский, не дождавшись команды, разрядит орудия на увеличенном прицеле, накроет огнем всего полка наши наступающие батальоны. Выручить могли только радисты. Но они тщетно крутили ручки, дули в микрофоны, называли позывные — Нижельский молчал.

Комдив, кряхтя, выбрался из окопа без посторонней помощи, коротко бросил:

— Пошли!

Мои радисты работали на ходу. Мы благополучно взобрались на вершину холма и вскоре вошли в городок. На его западной окраине продолжался бой. В этот миг рявкнули пушки, глухо ахнули гаубицы. В сердце кольнуло: «Мои!» Мы вскочили в первый попавшийся подъезд. Полк ударил по западной окраине города. Видимо, Нижельскому после долгих колебаний удалось выбрать правильный прицел. Жертв не было. Тут же восстановили связь со штабом.

Нижельскому ответил сам комдив, да так, что после этого начальник штаба долго боялся попадаться на глаза полковнику Асафову. Тогда же он принял срочные меры к упорядочению связи во всех звеньях полка. Мне командир дивизии так и не сказал ни слова. Ни в чем не упрекнул и Курашов: учли, наверное, то, что я командовал полком без году неделю...

Вечером дивизия перерезала шоссейную дорогу Харнекоп — Штернебек — Претцель. С выходом частей 79-го стрелкового корпуса на этот рубеж в основном закончился прорыв главной оборонительной полосы противника на Одере.

Вперед, на Берлин!

Мы вошли в лес уже в сумерках. Зеленели только высокие толщиной в полуобхват сосны. А старые березы, осины, клены и тополя едва начинали окутываться нежной зеленоватой дымкой. И конечно же, они плохо маскировали просеки и дороги. Лесной массив непрерывно бомбили немецкие самолеты, которым ракетами сигналили отступавшие гитлеровские арьергарды. На дорогах то и дело возникали пробки: через каждые триста — пятьсот метров обнаруживались завалы, противотанковые рвы, надолбы, минные поля, густо разбросанная спираль Бруно. Все эти препятствия сильно задерживали наше продвижение. А над головой, как приклеенные, висели «юнкерсы» и «мессеры».

Самоходные артиллерийские установки огнем с коротких дистанций быстро рассеивали небольшие группы немецких солдат, пытавшихся контратаковать. Части дивизии хотя и медленно, но упорно шли вперед. Большую помощь оказывали саперы — они двигались впереди каждого батальона и обезвреживали путь. Наша колонна несколько задержалась. Я поторопился вперед и там встретил дивизионного инженера подполковника А. Г. Приступенко. В соединении его знали как человека беспримерной храбрости, который в любой обстановке обеспечивал инженерную подготовку наступления. Хорошо помню, как в июне сорок четвертого года он, будучи еще в майорском звании, лично руководил наведением переправы через неширокую, но глубокую и быструю реку Великую под Себежем. Казалось, этот человек был заколдован, и его не могли взять осколки мин и снарядов, густо покрывавшие район переправы. Он, как маяк в бушующем море огня, стоял на берегу и руководил работами.

Вот и сейчас Алексей Григорьевич, высокий, в длинной шинели, ходил между саперами и давал им указания, как и где лучше работать.

После бессонной ночи выглядел он усталым: лицо серое, землистое; видимо, такое оно и у меня — в эту ночь тоже не удалось прикорнуть.

— Как дела? — поздоровавшись, спросил я. — Долго будем стоять?