Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков - Коллектив авторов
В «Нойе фрайе прессе» от 21 февраля можно было прочитать заметку со следующим отзывом о первом выступлении Дузе: «…Ее никак нельзя назвать красивой, а ее голос звучит глуховато. В ней нет ничего, что привлекало бы и захватывало. И все же, несмотря на это, она создает нечто необычайное, доселе невиданное. За этой не бросающейся в глаза оболочкой таится великая душа художника, благодаря которой актриса, при всей своей кажущейся бедности, становится истинной богачкой… Она делает паузы, которые длятся минутами, оставаясь при этом удивительно красноречивыми. Ее глаза говорят! И вместе с тем они умеют слушать. Они буквально впиваются в слова, слетающие с губ собеседника. Глядя на нее, мы узнали, что молчание может быть высшим выражением человеческих чувств. Взамен крика и чрезмерной жестикуляции она принесла нам нечто совсем другое, новое, давно нами ожидаемое».
В те годы в Вене, в Пратере, пользуясь старинным правом, пожалованным еще Марией-Терезией[167], бродячие торговцы-итальянцы продавали гуляющим нарезанную ломтями колбасу, которую они носили под мышкой в плетеных корзинках. Карикатурист Цаше, еще не подозревая о том, чем станет Дузе для венской публики, позволил себе неуважительный жест. Он изобразил ее в виде такой вот бродячей торговки, нарезающей на ломти роли из «Федоры», «Фру-Фру», «Кукольного дома», словом, те самые роли, в которых ее видела Вена. Однако очень скоро ему пришлось изменить свое мнение и принести повинную. Дузе сыграла в Вене всего четыре спектакля, но после этого даже кучера, встречая ее на улице, останавливали свои экипажи и аплодировали ей.
От Вены до Будапешта путь короток, но первые шаги славы, пересекающей границу, еще короче. Несмотря на чрезвычайный успех у венской публики во время недельных гастролей, которые Гуго фон Гофмансталь[168] с присущей ему восторженностью сравнил с великими празднествами в честь Диониса[169] в Афинах[170], партер старенького театра «Варошлигети Синкёр» в парке Будапешта в день дебюта Дузе, 28 апреля, был полупустым. Однако восторг, охвативший публику, пришедшую на спектакль, создавал впечатление, будто в зал набилась огромная толпа. И здесь, как и везде, прежние заядлые скептики оказались в одном лагере с восхищенными зрителями, объединенные великой и таинственной силой искусства. Назавтра вместо обычных коротких заметок газеты поместили длинные обстоятельные статьи, и на всех последующих спектаклях театр был переполнен.
В том же 1892 году Элеонора Дузе еще дважды приезжала в Вену, где дала в общей сложности двадцать спектаклей. В мае, во время «Венского фестиваля», пока оперные и драматические труппы всего мира показывали свое искусство на разных сценических площадках, Дузе в скромном зале «Карлстеатра» вступила в битву за Ибсена, которого не признавали в Австрии и в Германии. 26 февраля она сыграла в пьесе «Кукольный дом». По словам критика из «Нейе фрайе прессе», в первом акте он увидел «гениальную субретку, которая может сыграть и трагедию», и нашел, что «между Дузе в первом акте и Дузе в последнем ощущалась такая разница, что можно было подумать, будто на сцене совсем другая актриса». Известный критик Пауль Шлентер[171] – один из главных пропагандистов Ибсена и того переворота, который последний произвел в драматургии, – хотя и находил, что в первом акте Норе в ее отношениях с мужем не хватало свойственной северянам сдержанности, тем не менее отмечал единство замысла от первой до последней реплики.
Вот отрывок из его заметок, в которых он с обычной для него ненавязчивой убедительностью высказывает свое мнение об игре Дузе. «Нора в соррентийском костюме стоит у стола, возле которого в страшном волнении мечется ее муж. Она стоит неподвижно, ее глаза, пристально смотрящие в одну точку, раскрываются все шире и шире, делаются неестественно огромными, рот становится все меньше и меньше, щеки вваливаются, скулы все больше выдаются вперед, будто она сгорает от любопытства. На губах у нее горькая улыбка, голова поникает: внезапно постаревшее лицо выражает разочарование и вместе с тем торжество – она потеряла и снова обрела себя. На сердце у нее становится все холоднее, она как бы леденеет, зато дух ее проясняется, любовь уходит, ее сменяет торжествующий над всем горький жизненный опыт».
«Дюма будет всегда звучать на сцене, но… кто знает, может быть, как раз Ибсен вольет в театр новую силу, если, конечно, он стремится подарить нам душу, а не просто драму. Может быть, лет через десять вообще весь театр станет таким? Какая жалость, что меня уже не будет. Но в тридцать три года я уже не могу терять время на то, чтобы быть «апостолом», к тому же надо освобождать место другим…», – писала Дузе руководителю «Торнео» Аванципи, попросившему у нее автограф для своего журнала.
Дузе давала три спектакля в неделю, и в те вечера, когда она играла, публика почти поголовно игнорировала фестиваль княгини фон Меттерних и аплодировала итальянской артистке. Среди самых верных поклонников, не пропускавших ни одного спектакля с участием Дузе, были и знаменитый историк Теодор Моммзен[172], и известный физиолог Гельмгольц[173], при всех утиравший слезы умиления, а также и Франц Ленбах[174], с которым Дузе была знакома и который впоследствии написал множество ее портретов и сделал бесчисленное количество зарисовок.
Среди восторженных отзывов печати и восхищенной публики прозвучало диссонансом, вызвавшим единодушный протест, суждение Сарсе: «Дузе не лишена темперамента, но у нее полностью отсутствует школа». Правда, критик признался, что совершенно не понимает по-итальянски и по причине высокой стоимости билетов видел итальянскую актрису всего один раз – в «Антонии и Клеопатре», в пьесе не Сарду, а Шекспира, которая, по его словам, в итальянском переводе вышла немного «макаронической»[175]. (Кстати сказать, перевод пьесы был сделан Арриго Бойто.)
В дополнение к заметке Сарсе французский корреспондент бельгийской газеты «Индепанданс бельж» писал следующее: «Госпожа Дузе – великолепная актриса, временами – просто первоклассная. Невзирая на свою несколько преувеличенную простоту, она, несомненно, обладает большим практическим опытом и одарена талантом создавать на сцене те или иные эффекты, не готовя их заранее… У нее не пропадает ничего – ни единого жеста, ни слова, ни интонации. Но это – все. Кроме этого – ничего. Исключительна? Нет, совсем нет.
Сегодня в Париже найдется по крайней мере дюжина актрис, которые, без всякого сомнения, превзойдут Дузе в исполнении, скажем, роли Клотильды в "Фернанде" или Маргерит в "Даме с камелиями”…
Все дело в том, что венская публика слепо
