Ольга Голубева-Терес - Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

– Вот вам, гады! – кричу я, сбрасывая бомбы.

Прожекторы гаснут, и вновь непроглядная тьма. Война – дело ужасное. Можно приучить себя притворяться, что страха не испытываешь. Можно, дрожа, делать вид, что ты сильно зябнешь и только от этого тебе не по себе. Каждый вырабатывал свои уловки, что в конечном итоге сходило за правду и выглядело как мужественное поведение. Но все эти уловки забывались, когда дело касалось жизни твоих товарищей, и здесь уже выступала самоотверженность. Это прекрасное чувство, когда, забывая о себе, ты мчишься на помощь другим.

Летим домой. У самой передовой опять застучали вражеские зенитки. Успели увернуться.

На аэродроме первой нас встретила Зина Радина.

– Я думала – Жек, Жигули…

– Их нет?!

Зина, не ответив, пошла дальше.

При подходе к домику мы услышали веселые голоса, ровный перестук работающего движка. Остановились.

– Может, не пойдем? – спросила я Худякову.

– Ждут нас. Но пока ничего не скажем. Нельзя портить им праздник.

– Ты иди. А я побуду здесь. Не могу я сейчас туда.

Нина ушла, а я присела на подножку автомашины.

В гибель девчат верить не хотелось, и все же… все же…

Вдруг в перестук движка ворвался отдаленный гул мотора. Показалось? Я отошла от машины. Прислушалась. Гул нарастал, делался все ближе. И вот над самой крышей пронесся самолет. «Женька! Жигули!..»

Из двери выскочила Худякова.

– Ну, слава богу! – с облегчением вздохнула она. – Наверное, на вынужденную где-то пришлось присесть.

Не прошло пятнадцати – двадцати минут, как автомашина примчала наших девчат.

– А вот и мы!

– Где вас черти носили? Чуть концерт не сорвали.

– Сказала же, будет вам баянист, – смеялась Женя.

Мы стягиваем с их плеч комбинезоны, унты и всё швыряем в угол.

– Братцы, дайте чистый подворотничок, – просит Данилова. Она всегда была внимательна к своей внешности. У нее и сапоги блестели так, что вместо зеркала смотреться можно, и пуговицы отливали золотом, и волосы замысловато причесаны. Не штурман, а артистка из ансамбля песни и пляски.

– Какой подворотничок? – удивляется Оля Яковлева. – Рехнулась? Новый год на носу…

Шум, смех, суетня. Рассаживаемся. Двенадцать. Поднимаем кружки:

– С Новым годом!

– За Победу!

– Нина, туш! Музыку давай! – кричит Даниловой Женя. – Или руки еще дрожат?

– Не выдумывай.

– Насчет рук не настаиваю, но голос-то дрожал. И команды путала над целью: то ли боевой, то ли ой-ей-ей!

Все смеются. В авиации принято о пережитом говорить с юмором.

– А мой штурман, – переждав смех, тягуче говорит Худякова, – мой штурман…

Я умоляюще смотрю на нее: ну, не говори, не надо. И Нина, всегда беспощадно насмешливая Нина, жалеет меня.

– Да ничего особенного, – махнула она рукой, – мышей гоняла. Развели тут…

Но девчонки понимают и тут же подхватывают:

– Визжала: «Мышь!»

– Я видела, как фрицы разбегались от ее дикого визга.

Хохочут… А елка гибко подрагивает, пружинит своими раскидистыми ветками, охорашивается, зеленеет так, будто она в лесу, будто она живая.

– Нина, вальс!

Места в комнате мало. Поэтому суматошно и весело. Пары сталкиваются, теснят друг друга к стенке. Приспособленные из снарядных гильз и подвешенные на телефонном проводе к потолку светильники раскачиваются, и свет мечется по лицам. Кончается музыка. Но никто не идет к столу. Нина, передав одному из гостей баян, просит:

– А ну, тряхнем стариной!

Цыганочку. Молодцевато расправив под ремнем гимнастерку, Данилова, подбоченясь, прошлась по кругу.

– Быстрей! – крикнула она баянисту и сыпанула такую дробь чечетки, что все ахнули от удовлетворения.

– И-эх! – откликнулась Аня Бондарева. Словно ветром ее сорвало с места. Она завертелась вьюном, выделывая ногами такие кренделя, что в глазах зарябило.

– Гляди, братцы!

– Вот здорово!

– Давай, давай!..

Обида

«22.01.44 – 7 полетов – 9 ч. Бомбили Багерово. Сбросили 700 кг фугасных и осколочных бомб. Подавлен огонь 1 арт-точки, пожар. Подтверждает экипаж Алцыбеевой».

После напряженной работы в сложных метеоусловиях, под обстрелами, после полетов в Эльтиген хотелось немного передохнуть, отоспаться за прошлые ночи и впрок. И я, признаться, обрадовалась, когда облака опустились почти до земли и полеты отменили. Но отдыхать нам не пришлось. Тут же штаб запланировал занятия. То изучение материальной части, уставов и вооружения, то политучеба и лекции, то собрания или зачеты разные, то конференции или зубрежка силуэтов вражеских самолетов, то знакомство с пехотной тактикой или занятия по химзащите, аэронавигации и теории полета. Всего не перечислишь, что планировал штаб для повышения нашего уровня. В авиации всегда много учились, и это, конечно, было необходимо. Но и скоро надоедало, тянуло в воздух, и мы молили Бога дать нам хоть мало-мальски летную погоду. Однако небо и не собиралось очищаться от туч.

В этот день с утра шел мокрый снег. Невзирая на непогоду, все штурманы нашей эскадрильи работали на аэродроме. Проверяли девиацию компасов. Девиация – это отклонение стрелки компаса от магнитного меридиана. Происходит это под влиянием электромагнитных полей, больших масс железа. Не устрани девиацию – ошибка в показании компаса могла доходить до 15–20 градусов. Положено было перед подвеской бомбы размагничивать. С компасов же списывалась остаточная девиация и учитывалась при нахождении на маршруте. К обеду мы насквозь вымокли и устали. Покрути-ка вручную самолет за хвост, потаскай-ка его по курсам на земле.

…В эскадрилью пришла к самому получению задачи. Достала карту, проложила маршрут на фашистский аэродром у Багерова. Сделала все расчеты и долго сидела, безучастно глядя в карту. На меня никто не обращал внимания.

В комнату вошел метеоролог. Он недавно прибыл из училища. Был самоуверен и заносчив. Сухощавый и длинный как жердь, он почти всегда был объектом наших шуток. Я не отставала от девчат, подтрунивая над ним, но сегодня мне было не до шуток.

– Как погодка в верхних слоях? – весело встретила метеоролога Аня. – Все разглядел?

– Запутанная, – ответил он Ане и, повернувшись ко мне, добавил: – Там такая путаница, как в голове штурмана…

Я не дослушала. Выскочила из комнаты. Мимоходом взглянула на Ульяненко и поразилась ее бледности и отрешенности. «Чего это с ней?» – подумала я. В сенях слышались визги, смех, возня. Это девчата из комбинезонов мышей вытряхивали.

На аэродром мы приехали с Ниной порознь. Я подошла к машине, когда она прогревала мотор. Я влезла в кабину, и Нина порулила на старт. Мы вылетали первыми.

Мягко рокотал мотор. С приборной доски смотрели в лицо различные цифры. Самолет ныряет в облако, вырывается на простор, снова ныряет… Перед Керченским проливом Нина стала набирать высоту и, пробив облака, вырвалась в простор, полный сияния и блеска. Широкой белесой полосой тянулся через созвездия Млечный Путь. Над ковшом Большой Медведицы стояла Полярная звезда. Звездные россыпи, где гуще, где реже, покрывали необозримый простор неба. Я люблю это мгновение, когда тьма, облепившая самолет, вдруг исчезает и перед глазами открывается небо с бесчисленными звездами.