Александр Молодчий - В пылающем небе

В конце апреля 1943 года наш полк возобновил полеты на дальние цели. Немецкие города Кенигсберг, Тильзит вновь подвергались ударам с воздуха.

…Отбомбившись, возвращаемся назад. Над Кенигсбергом нас здорово обстреляли фашисты. Но мы благополучно вышли из зоны огня и взяли курс на восток. Радист доложил на командный пункт полка о выполнении задания. Все довольны. И хотя впереди еще три часа полета над территорией, занятой врагом, настроение у нас бодрое.

Вдруг я замечаю, что один мотор стал сильно перегреваться. Дело плохо. Выключать? Но ведь на одном моторе трудно будет дотянуть до своих. Воздушные винты не имеют флюгерного оборудования, поэтому они создают большое сопротивление и самолет разворачивается в сторону не работающего мотора. Мне будет очень тяжело удержать самолет на нужном курсе. К тому же уменьшится скорость. Что делать? Пока я размышлял, советовался с экипажем, начало падать давление масла. Самолет вздрогнул и как-то лихорадочно затрясся, мотор остановился.

Выход один — идем на одном моторе. До линии фронта еще 700 километров. Мы не летим, а ползем. Приборы показывают: скорость 160 километров в час. Машина постепенно теряет и высоту. Если второй мотор выдержит, дотянем до своей территории. Но ведь он перегружен. Высота — две тысячи, а самолет продолжает снижаться.

Аналогичный случай произошел с самолетом Героя Советского Союза капитана Сергея Даньшина. Когда он летел на Бухарест, в его самолет попал зенитный снаряд. Из строя вышел один мотор. Опытный летчик, работавший до войны в Аэрофлоте, сумел добраться до нашей территории и посадить самолет на колхозное поле. Более шести часов его экипаж боролся за живучесть самолета, который летел на одном двигателе. Мы переняли опыт Сергея Даньшина. Теперь он нам здорово пригодился.

— Нужно уменьшить вес самолета, — обращаюсь к стрелкам. — У вас есть инструментальная сумка? Овсиенко, по-моему, всегда ложит ее на всякий случай.

— Есть, — отвечает Васильев.

— Немедленно снимите радиостанцию, кислородные баллоны, нижнюю турельную [7] установку вместе с пулеметом и все, что снимается, и выбросьте за борт! — командую. — Для верхнего пулемета оставьте только пятьдесят патронов, остальные да еще пулемет штурмана — тоже за борт!

Через несколько минут стрелок и штурман докладывают:

— Приказ выполнен, командир!

Облегченный самолет идет ровнее. Его снижение уменьшилось, но не совсем. Высота уже восемьсот метров, а линия фронта еще впереди. Последняя надежда — дать работающему мотору максимальный режим. Даю. Снижение прекращается. Летим на высоте шестьсот метров. Наконец линия фронта пройдена. Теперь нужно думать о спасении экипажа, жизнь которого зависит только от летчика. Я это прекрасно понимаю и поэтому обращаюсь к товарищам:

— Надо прыгать, друзья!

Все молчат. Я повышаю голос:

— Прыгать, говорю, надо! Высота четыреста метров. Через несколько минут будет поздно!

— А вы, командир? — спрашивает штурман старшин лейтенант А. Овчинников.

— Я попробую посадить машину.

— Так темно же, ничего не видно.

— Тогда и мы с вами, — говорят стрелок и радист — Григорий Ткаченко и Леша Васильев.

— Я тоже, — штурман поудобнее усаживается в своей кабине. — Помогать буду.

Окончательно перегретый мотор несколько раз чихнул, словно предупреждая, что скоро и он перестанет работать. Высота триста, двести метров, а кругом не видно ни зги. Что ж, была не была, это не первая посадка ночью вне аэродрома. Но тогда нам приходилось садиться зимой: хоть кое-что, да просматривалось, а сейчас конец апреля — полнейшая темнота.

— Штурман, ты хоть что-нибудь видишь?

— Ничего, командир…

— Садись на основное сидение да привяжись покрепче: возможен удар, тебе достанется первому.

Выключаю мотор. Наступает непривычная тишина. Только свист набегающего потока воздуха напоминает нам, что мы еще в полете. На высотометре ноль, а мы еще летим. Напрягаю зрение — земли нет. Но она должна быть вот-вот!.. Наугад беру штурвал на себя и чувствую легкий толчок. Все в порядке, самолет сидит на земле. Когда рассвело, мы увидели: слева лес, справа тоже какие-то деревья, а впереди и сзади — плетень; мы находимся на чьем-то огороде.

Через несколько суток добрались до базы. За самолетом поехала группа техников. Ребята поставят его «на ноги» (отремонтируют поврежденное шасси), заменят мотор, подготовят взлетную площадку. После этого кто-то из летчиков перегонит самолет на ближайший аэродром, а затем в полк.

12 мая 1943 года. Мы летим на Варшаву. Легкие облака разметались по небу. Перистые, красивые, ласковые, они висят совсем неподвижно. Словно чья-то добрая рука метнула их из-за горизонта и рассыпала веером. Вокруг тихо, спокойно, будто и нет войны.

И вдруг все меняется. В небо подымаются зловещие клубы дыма, и огромные огненные языки окрашивают землю в багряный цвет. Под нами фронт. Огнедышащая, кровопролитная линия смерти. Там непрерывно идет жаркий бой.

Но вот и она позади. Мы держим курс в глубокий вражеский тыл.

Штурманом сегодня у нас капитан Леша Майоров. Раньше он летал с моим другом Алексеем Гараниным. Леша вернулся из госпиталя, где после тяжелого ранения ему «ремонтировали» ногу. Теперь Майоров заметно прихрамывал, хотя и носил ортопедический сапог.

Отбомбились мы удачно. Сделав несколько заходов над объектом, обстреляли цели из пулеметов. Патронов у нас не осталось, а лететь домой было далеко. Мы поняли: поступили опрометчиво. К счастью, обратный маршрут мы пролетели, не замеченные фашистскими истребителями.

Наш полк уже два года воюет. За это время произошли значительные перемены. Появилось много молодых летчиков, все. меньше остается «стариков». Из девяти экипажей 100-го бомбардировочного полка, убывших на второй день войны из Орла в Воронеж, осталось только три — Семена Полежаева, Михаила Брусницына и мой. Нет среди нас Героя Советского Союза Леши Гаранина. Он погиб в ночь с 27 на 28 июля 1943 года. Не вернулся с задания Герой Советского Союза Сережа Даньшин со своим боевым товарищем штурманом Борисом Ширяевым. Многие летчики лечили свои раны и ожоги в госпиталях.

В 1943 году наши боевые действия стали более активными. Теперь мы уходили на задания эскадрильями, полками, целыми дивизиями. В боевых порядках бомбардировщиков летают офицеры штабов. Они координируют действия экипажей, дают оценку бомбардированию заданных объектов.

В полках начали действовать специальные группы обеспечения боевых действий бомбардировщиков и контроля результатов бомбардирования. Эти группы состоят из лучших экипажей, имеющих боевой опыт. В их задачу входит поиск целей, обозначение их места расположения и освещение вражеских объектов САБами. После поражения цели ударной группой в воздухе появляется самолет, оборудованный ночными фотоаппаратами. Экипаж этого самолета сбрасывает целую серию специальных бомб, которые разрывались на строго установленной высоте и давали сильные вспышки, освещая цель для фотографирования. Лучше всех в нашем полку производил ночные фотосъемки экипаж замполита эскадрильи — майора В. Соломко. Был он храбрым офицером и задушевным человеком. Замполита любили, делились с ним и радостью и горем. Более года майор Соломко и его боевые товарищи фотографировали бомбардируемые нами вражеские цели. А летом 1944 года смелый воздушный фотограф погиб.