РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

Лейтенант сильно горячился, доказывал, что держался в Белоострове, на своем ротном НП до последней крайности и получил устный приказ по телефону, лично от командира полка Белобородько отходить на новый рубеж за вокзалом, где окопался весь отступивший Второй батальон Казакова. При перебежке лейтенанта контузило, ротный писарь, я, телефонист сочли его мертвым и оставили на земле, сами же в следующий момент были, видимо, захвачены в плен.

Очнувшись, Калинин услышал финскую речь, но не пошевелился, а потом, уже в вечерней темноте, переполз в воронку от снаряда. Оттуда, вчера ночью, кое-как добрался до своих, примерно там же, где под утро прошла разведгруппа Рональда Вальдека.

Четверо собеседников лейтенанта Калинина придирчиво записывали его слова об оставленных ротой позициях в городе, лейтенант спорил все горячее, бранился и требовал связь с комполка. Затем все пятеро ушли, по-видимому, в штаб — до него было два с лишним километра очень опасного пути.

Рональд не сразу понял, какому роковому событию оказался невольным свидетелем. Ибо четверо военных были работниками армейской прокуратуры, а лейтенант подвергался допросу по поводу «самовольного оставления белоостровских позиций».

Кто-то ведь должен быть виноват в том, что город сдали, хотя командующий приказывал держать его во что бы то ни стало. Приказ-то... опоздал! И Белобородько, по-видимому, подтвердил лейтенанту решение отойти, тем более, что роты фактически уже не было, — солдаты полегли или были вытеснены из своих укрытий.

Ну, а коли кто-то должен быть виноват... Не командиру же полка «гореть»?!

И в полку спешно, задним числом, сочинили приказ письменный, который обелял подполковника Белобородько и чернил комроты лейтенанта Калинина, чья рота все-таки последней продержалась в Белоострове. Вновь же сочиненный приказ гласил, что полк прооизводил перегруппировку и смену частей в городе, и для прикрытия этой смены оставалась на позициях рота Калинина. Он же, злодей, вопреки приказу о перегруппировке сил, потерял управление своей ротой, оставил на произвол судьбы своих солдат — писаря и телефониста и вместо того, чтобы прикрыть перегруппировку, самовольно покинул защищаемые позиции, каковые и были захвачены противником...

Четыре прокурора еще до рассвета оформили протокол, привели его в соответствие с названным приказом, и к утру состоялось десятиминутное заседание военного трибунала. В 9 утра трибунал вынес смертный приговор изменнику и дезертиру, к 10 часам на лужайке в Каменке, близ штаба, выстроили наспех собранных солдат из разных подразделений. Из какой-то землянки вытащили лейтенанта Калинина, с уже скрученными локтями. Пока его вели к строй, он кричал: «Я вас выведу на чистую воду, жулье! Я вам найду виноватого! Я до товарища Сталина дойду!»

Тем временем прокурор-армянин уже успел прочитать короткий текст приговора, а из-за дерева, к которому вели Калинина, выступил оперуполномоченный с маузером. Он очутился позади своей жертвы, в то время как прокурор гаркнул Калинину:

— Молчать!

В тот же миг хлопнул пистолетный выстрел и мальчишка-лейтенант, дергаясь скрученными локтями, лицом вниз полетел на землю. Еще выстрел — в висок, еще раз — в сердце... И чей-то возглас:

— Закопать труп изменника и дезертира!

Когда Рональд, уже не видевший этой сцены, вернулся в штаб, там царило гробовое молчание. У делопроизводителя Александровича то и дело сводило судорогой щеку, он глотал валерианку и никак не мог унять дрожь пальцев, мешавшую ему писать «смертные», адресованные семьям солдат и командиров, погибших в последних боях под Белоостровом. Подписывал эти документы новый комиссар полка Басюков, мрачный и неразговорчивый политработник из Смоленского обкома.

Кстати, семье расстрелянного лейтенанта Калинина делопроизводитель Александрович ухитрился послать нормальную «смертную», извещавшую мать Михаила, что ее сын «пал смертью храбрых под городом Белоостровом».

Комиссар, подписывая десятки справок, не разглядел фамилии, и еще не старой матери лейтенанта не довелось узнать подлинной участи сына.

2

Ночной разведывательный рейд на финскую сторону дал довольно полное представление о силах противника под Белоостровом. Финны быстро создавали тройной пояс полевых укреплений. Впереди — сплошная линия окопов, стрелковых гнезд, ротных минометов, ручных пулеметов. Двести-триста метров глубже — вторая линия из пулеметных дотов, связанных друг с другом ходами сообщения. Еще глубже — полоса бетонных точек для орудий и крупнокалиберных пулеметов, способных поражать танки или наступающую артиллерию. Позади этих укреплений — уже за рекою Сестрой — артиллерийские огневые резервы, полковые минометы, а в промежутках между линиями — позиции батальонных минометов. Этим орудием финны владели мастерски. Что касается танков, то разведка обнаружила их в весьма ограниченном количестве, на закрытых позициях. Вся эта система больше не свидетельствовала о намерении противника развивать отсюда наступление на Ленинград. Видимо, финны априори поставили себе задачей вернуться на свою старую границу, кое-где ее, по соображениям тактики, немного исправить и здесь закрепиться.

Выслушав эти соображения Рональда, Полесьев нахмурился.

—Ты, Вальдек, не зарывайся. Слыхал, что говорил комдив? Противник рвется отсюда к Ленинграду. А мы опрокинем его планы контрнаступлением. Быстрее нанеси в крупном масштабе его огневую систему. Глаз с нее не спускай! И не больно умничай!

ПНШ-2 снова отправился на «передок», к Казакову, откуда было удобно наблюдать за делами противника в захваченном городе. Финны подтаскивали пушки, минометы и пулеметы к окраинным домам. Улицы, накануне мирные, становились рубежами обороны. По нашим позициям оттуда велся непрерывный, жестокий обстрел — воздух выл, свистел и гудел от осколков, пуль и разрывов. Наша сторона вяло отстреливалась. Окраины Белоострова уже сильно пострадали, центр и северная часть — меньше. Сразу за рекою Сестрой, среди красивых сосновых деревьев, виднелись богатые дачи поселка Райяоки. Видимо, туда кое-кто вернулся из прежних хозяев, кого изгнало отсюда наше наступление 39 — 40-го года: из труб вились дымки, в сильный бинокль было видно, что стекла, невзирая опасность, протирают или моют.

Ходы сообщения во Втором батальоне еле-еле прикрывали идущего (а местами так и ползущего) от финских пуль и осколков. Штабные посыльные, санитары с легкоранеными, почтальоны с ППС в Песочном, караульные смены, словом, все, кто имел необходимость пробираться в светлое время в батальон Казакова, ежесекундно рисковали здесь жизнью. По ночам солдаты углубляли ходы и досыпали брустверы. Рональд спешил к себе в штаб отправить донесение в штадив — теперь, при новом командующем, с этим делом стало построже! Уже он достиг догорающих развалин станции Товарная. На миг его охватила дрожь испуга: большой белый кот, с дикими глазами, сидел на трупе какого-то некрупного животного — теленка или овцы — сдирал когтями кожу, доставал мясо, но уже завидел человека, хотел убежать, а кинуть добычу не мог, опасался... Вдруг, мол, этот пришелец унесет трофей с собой!