Мэтт Дикинсон - Другая сторона Эвереста

Потребовалась другая экспедиция и ещё два года, прежде чем этот важный географический выверт был обнаружен.

Следующие два часа мы тащились вверх по долине, вдоль северной стороны молочной реки по усыпанной булыжниками тропе. Как только начался подъём, яки увеличили скорость и обогнали нас. Погонщики, обутые в пластиковые ботинки и старые армейские кирзовые сапога, следовали за ними с удивительной легкостью даже на предательских ледовых участках. Они постоянно что-то напевали и насвистывали, находя достаточный запас воздуха в своих легких, тогда как у нас его не было.

Когда оставался час светлого времени, мы встали лагерем на маленькой скале над рекой, под далеко не монолитным склоном. Это был наш первый опыт установки палатки Мауитин Квазар, и мне пришлось обратиться за помощью к Алу, чтобы разобраться, со стойками.

Мы поужинали вместе в импровизированной палатке-кухне и вырубились в изнеможении в 8 часов вечера. Пока я старался уснуть, камни сыпались с ближайшей скалы и падали в реку со страшным шумом и всплесками. Ужасающая мысль пришла мне в голову: наша с Кисом палатка стояла в наиболее опасном месте — всего в двух метрах от края склона, который, очевидно, находился в процессе разрушения. Если наша часть склона вдруг пойдет вниз, мы упадем вместе с ней в реку, погребенные под сотнями тонн камней.

С каждым новым камнепадом моё сердце екало, а дыхание учащалось. Час или больше я лежал в состоянии ужаса, а затем погрузился в тяжелый кошмарный сон.

Я уверен, что в аналогичной ситуации на равнине я и не подумал бы об опасности или постарался бы мысленно уменьшить её, рассуждая логически, что эта скала находилась в таком состоянии несколько миллионов лет. Но здесь, на высоте 5800 метров, мой мозг оказался склонным к паранойе и страху — коварному действию высоты.

У Киса была своя проблема. Последние три или четыре дня у него развивалась болезнь горла, которая перешла в мучительный кашель. Особенно он донимал его по ночам.

— Ты бы показал своё горло Сандипу, Кис.

— Я думаю, что пока его не надо беспокоить, — ответил он и зашелся в очередном приступе кашля.

Таков Кис. Он должен оказаться на последней стадии горной болезни, прежде чем добровольно обратится к врачу. В конце концов, я заставил его пойти к доктору, но большая часть лекарств Сандипа пропала вместе с бочкой на пути из Лондона в Катманду. Поэтому Сандип смог предложить только капли или лепешки от кашля и антибиотики. Кис решил понаблюдать, как будут развиваться события, и продолжал кашлять по ночам.

На следующее утро погода ухудшилась, с запада надвигались серые лучи. Задул сильный ветер, заставивший нас надеть всё тёплое бельё под ветрозащитные одежды из гортекса. Я надвинул шерстяной шарф на лицо и, сохраняя драгоценное тепло, выдыхал в него. Когда мы перевалили за скальный перегиб, перешли ледниковую реку и начали подниматься по Восточному Ронгбуку, в долине хлестали редкие порывы ветра.

Разговоры прекратились, как только мы начали подъём по грязным ледяным буграм. Все наши силы уходили на восстановление дыхания, которое постоянно сбивала эта сумасшедшая дорога, неравномерно чередующая подъемы и спуски и отвергающая все попытки установить какой-либо ритм движения. Снег был помечен красными пятнами крови — следствие многочисленных порезов ног яков об острые камни и лёд.

Я чувствовал себя измождённым и раздражённым, ноги мои лишились сил. Каждый раз, когда дорога шла в гору, я почти полз, а нетерпеливые яки и их погонщики кричали позади, требуя уступить дорогу. Рюкзак, который казался мне таким лёгким в базовом лагере, теперь давил на плечи, как будто был нагружен камнями.

В идеале, я хотел снять эпизод, как наша команда поднимается по леднику Восточный Ронгбук при плохой погоде. Обычно в горах сначала снимают эпизоды при хорошей погоде, при сильном свете и минимальном шансе испортить пленку. Тающая вода способна проникать даже в хорошо защищенную камеру с катастрофическими последствиями. Большая часть гималайских восхождений проходит при погоде, которую нельзя назвать хорошей, и я хотел запечатлеть этот момент, иначе фильм получился бы слишком «изящным».

Однако с течением времени энергия постепенно вытекала из меня. Чтобы снимать, нам нужно было открыть тюки и собрать аппаратуру, а это означало, что минут пятнадцать-двадцать нам бы пришлось стоять на морозе с немеющими пальцами рук и ног, в то время как остальные участники ждали бы нас. Ожидание физических усилий, необходимых для снятия семи-восьми кадров угнетало меня. Мой разум и тело работали гораздо ниже своего нормального уровня, и проявлять энтузиазм было крайне трудно.

Чем больше я думал об этом, тем более привлекательной становилась мысль забыть пока о фильме и сконцентрироваться на перетаскивании ног и завершении сегодняшнего этапа. Об этом же думали и остальные участники. Не так ли? У меня был десятилетний опыт съемок фильмов в экспедициях, по первое время меня раздражал непосильный труд, с которым мы столкнулись. Кто бы мог подумать, что нам придется снимать фильм на Эвересте? Снимать восхождение день за днем — это уж слишком. Снимать и ещё тащить на себе аппаратуру?

Я проклинал свою дыхалку, которая привела меня в такое состояние, чувствуя несправедливость вообще и свою собственную вину. Что, чёрт побери, я делаю тут? Все эти мучения из-за нескольких телевизионных кадров? Черт, мы снимаем эпизоды, и они могут никогда не появиться в эфире. Вся работа коту под хвост. Что может быть глупее?

Это был не лучший мой день, силы быстро таяли. Мысль о том, что нам, но крайней мере, дважды придется преодолевать этот путь вверх по Восточному Ронгбуку до конца экспедиции, лишь усиливала моё недомогание. Теперь я всерьез сомневался, хватит ли у меня на это сил.

Через два часа мы остановились у замерзшего озера талой воды, чтобы попить воды из наших бутылок. В лагере я наполнил свою бутылку сладким черным чаем и завернул её в спальный мешок, теперь она все ещё немного хранила тепло. Чай подействовал немедленно, распространяя тепло по телу. Я был как застывший персонаж мультика, который за секунду превратился из голубого в розовый.

С жидкостью пришла мгновенная смена настроения. Гнев растаял и сменился чувством стыда за то, что я смог впасть в такое упадническое состояние духа.

Что же произошло? С ужасом я осознал, что в первые часы произошло обезвоживание моего организма. Результатом стали депрессия и злость. Впервые я увидел, как меняется настроение от обезвоживания, но я не сомневался, что всему причиной является потеря воды. Почему уже после пол-литра чая моё душевное равновесие вернулось ко мне также драматически, как и ушло раньше?