Бенджамин Дизраэли - Адам Кирш
Дизраэли стал членом парламента через пять лет после принятия Билля о реформе, которому, согласно убеждению и его противников, и его сторонников, предстояло преобразить Палату общин. На самом же деле, как отметил Дизраэли в своем последнем и обращенном в прошлое романе «Эндимион», «довольно скоро стало ясно, что старый материал, пусть поначалу серьезно уступавший в количестве, до такой степени повлиял на новую массу депутатов, что Палата общин переняла и вполне усвоила прежний дух». Этот дух оставался аристократическим, что вполне устраивало Дизраэли. Он никогда не был настолько высокого мнения о широкой публике, чтобы жаждать ее обожания. В отличие от Гладстона, чьи речи, произнесенные вне стен парламента перед огромными толпами, вошли в легенду, Дизраэли никогда не блистал в этом жанре. Взамен он, как Вивиан Грей, «страстно желал попасть в Сенат» — недоступный круг благородных и равных между собой людей, подобных римским патрициям. Именно врожденное понимание аристократизма в первую очередь как чувства чести и стремления выделиться из общего ряда со временем сделали Дизраэли искуснейшим парламентским оратором.
Жизнь члена парламента в тот период английской истории была предметом зависти. Палата общин сочетала интимную обстановку клуба и возбужденную атмосферу театра, а личности ее членов и их деятельность в огромной степени определяли жизнь страны. Период работы Палаты, с февраля по август, включает в себя «сезон» лондонского общества[52]. По завершении сезона богачи и знать разъезжались по загородным домам, где проводили осень в охоте и взаимных визитах. Этот распорядок нарушался лишь изредка, когда возникала какая-нибудь важная причина для специальной осенней сессии. Заседания Палаты общин начинались во второй половине дня и часто затягивались за полночь, иногда до четырех утра. Такое расписание усиливало ощущение драматизма и неотложности в ходе дебатов по важным вопросам, и Дизраэли нередко возвращался домой на рассвете в таком сильном возбуждении, что не мог уснуть, словно актер после спектакля. И это не удивительно, поскольку речи отдельных депутатов часто оказывались длиннее театрального представления. После одной из таких речей, произнесенных Дизраэли, его поздравил коллега: «Говорят, она длилась три часа, но, когда вы закончили, мне хотелось, чтобы она продолжалась еще столько же». Интерес к ораторскому искусству был велик и вне стен Палаты, и первые страницы газет заполнялись подробными отчетами о выступлениях парламентариев.
Атмосфера братства в Палате общин, ощущение, что в ней собрались исключительно джентльмены, допускали определенную свободу и даже легкомыслие. Лорд Стэнли неоднократно отмечает в дневнике, что парламентарии появляются в Палате мертвецки пьяными или грубо подшучивают друг над другом. Сам Дизраэли как-то вспомнил эпизод, когда Палата внезапно превратилась в подобие частного клуба, где джентльмены делятся скабрезными историями. Один член парламента
рассказал о некоем заключенном, жене которого не разрешили навещать его в тюрьме с правом свободно входить и выходить. На это заключенный сказал: «Хорошенькие дела творятся в стране — англичанин уже не может свободно входить в свою жену». Взрыв смеха потряс Палату. Сэр Роберт Пиль, который любил от души посмеяться, вопреки обыкновению утратил способность владеть собой, уронил голову на стол и зашелся хохотом.
После стольких лет жизни на периферии английского общества Дизраэли наслаждался ощущением, что наконец принят в высший свет. Он никогда не считал литературную славу достойной заменой славы политической и вполне мог бы разделить чувства анонимного члена парламента, процитированного Уолтером Баджетом[53] в его классическом труде «Английская конституция»: «Мы слышали, как некий господин сказал: „Двадцать лет я писал книги и оставался никем, а попав в парламент, стал заметной фигурой, еще не успев занять свое место“». О тех же ликовании и гордости свидетельствуют письма Дизраэли сестре, которая оставалась его самой важной наперсницей. Он описывает толпы во время первой сессии 1837 года, когда новая королева впервые принимала парламентариев, и не сдерживает восторга: «Услышав магические слова „член парламента“, все придворные чины немедленно предлагали нам помощь, уступали дорогу, и мы могли свободно идти куда пожелаем».
Новые члены обычно предпочитали, чтобы их видели, но не слышали, однако Дизраэли никогда не отличался осмотрительностью и с обычной для него безрассудностью поторопился выступить с первой речью. Он взял слово в разгар дебатов по ирландской проблеме сразу же после своего заклятого врага Дэниела О’Коннелла. Результат можно было предвидеть. Не успел Дизраэли открыть рот, как его заглушили негодующие выкрики ирландских сподвижников О’Коннелла. Несколько раз он пытался продолжить свою цветистую речь, но она неизбежно тонула в улюлюканье и топоте ног. В конце концов он сдался и, преодолев нестихающий гвалт, торжественно пообещал: «Сейчас я сяду, но придет время, и вы меня выслушаете». И обещание это стало знаменитым.
Эта неудача, похоже, повторила в миниатюре весь путь в политике, пройденный Дизраэли до той поры. Вместо мгновенного грандиозного успеха, каким он его представлял, Дизраэли снова потерпел унизительную неудачу. Но эта неудача, как и прежние, только укрепили его железную решимость. Он признавался Саре: «Мой дебют обернулся провалом, поскольку мне не дали возможности высказать то, что я хотел; однако провал этот вызван не тем, что я утратил самообладание или оказался несостоятелен, а исключительно физической мощью моих противников». Пусть Дизраэли не сумел закончить речь, но по крайней мере ему удалось привлечь внимание Палаты, а «если не считать безусловного успеха, — убеждал он Сару, — наделать много шума — это самое лучшее».
Впрочем, в первый год пребывания в парламенте большого шума Дизраэли не наделал. Он ограничился сдержанными, хорошо продуманными замечаниями по таким сложным вопросам, как законодательство об авторском праве, и постепенно завоевал уважение членов Палаты общин. Особенно чуток он был к тому впечатлению, которое на коллег производило его еврейство, и вскоре с облегчением убедился, что оно не вызывает толков. В самые первые недели работы в парламенте Дизраэли писал Саре о дебатах, «которые, как оказалось, косвенно касались еврейской проблемы». Вопрос об эмансипации евреев возник во время обсуждения законопроекта о предоставлении квакерам права вступать в должность в органах местного самоуправления без произнесения присяги — тогда один из членов парламента попытался распространить это право и на евреев. Дизраэли следовало бы занять позицию стойкого защитника интересов евреев, но он в данном случае присоединился к большинству, проголосовав против этого предложения, принять которое означало бы использовать
