Сергей Бояркин - Солдаты Афганской войны

— Взвод! В угол! — курки срывались с постелей и с ходу рыбкой ныряли в угол казармы, прямо друг на друга, образуя живую кучу. А Баскаль подходил и хлестал ремнем тех, кто был на поверхности, приговаривая: «Десантник всегда должен телом прикрыть товарищей!» — и так по нескольку раз за вечер. Между собой курсанты его иначе как «фашистом» не называли.

…На втором плакате под заглавием «Отстающие роты» помещался другой список. Увидев в нем среди прочих фамилий свою, я был ошарашен: «Ничего себе! Почему, интересно, я хуже других? — Зачеты сдаю спокойно, не то что некоторые олухи (один даже искал на политической карте мира Англию в Южной Америке); кроссы бегаю нормально, подтягиваюсь — тоже. Еще в школе я два года посещал стрелковую секцию и имел разряд по стрельбе, поэтому и здесь стрелял хорошо, а автомат Калашникова разбирал и собирал вообще быстрее всех. За что же такая немилость?» — но этого никто не объяснял.

Собрание продолжалось с час. Поговорили о комсомольских делах, похвалили лучших, огульно пожурили отстающих, отметив, что им необходимо исправиться, единодушно приняли повышенные комсомольские обязательства на предстоящий период. На этом собрание закончилось.

Такие вещи, как попасть в отстающие, просто так не проходят — обязательно должны быть приняты меры. Сразу же после собрания Жарков построил наш взвод:

— Кто у нас отстающий? Выйти из строя!

Из строя вышли отстающие — я и еще двое курсантов. Почему-то Жарков обратился лишь ко мне:

— Курсант Бояркин.

— Я!

— Почему х*во служим?

Я и сам хотел бы узнать, почему так оказалось, но молчал, чтобы не обострять и без того тяжелую обстановку. Что у курсанта нет такого права — оправдываться или, что еще хуже — жаловаться — я усвоил давно. Если тебя ругают — значит, виноват и все! Тут дозволено отвечать только: «Так точно!», «Виноват!», «Исправлюсь!» — в крайнем случае: «Не могу знать!». Любое слово в свое оправдание может стать роковым — ведь у Жаркова с сержантами было полное взаимопонимание, и замеченное ими даже малейшее недовольство на лице молодого лейтенанта неизбежно повлечет за собой вполне определенные последствия. Разумеется, все произойдет не на глазах лейтенанта.

— Что молчишь?

— Не могу знать, товарищ лейтенант!

— А я дам тебе время подумать. В наряде и поразмыслишь. Так, всем отстающим — наряд вне очереди!

— Есть наряд вне очереди! — и мы прямиком отправились сменять дневальных.

Постепенно я стал понимать, что попал в какую-то страну-зазеркалье, где все наоборот — хорошее считается плохим, а плохое — хорошим, где утеряны нравственные ориентиры, где надо брать пример с моральных уродов.

В роте было несколько человек, кого выгнали из институтов за двойки. Как правило, все они были хорошими парнями, и с ними можно было откровенно поговорить и встретить понимание. Им была чужда идеология подавления и подчинения себе других. Сержанты этих курсантов, с прерванным высшим образованием, откровенно недолюбливали и распределяли на самые грязные и тяжелые работы. Знай я об этом заранее, то мою учебу в университете хранил бы как страшную тайну.

Исключением был только один несостоявшийся студент — курсант из соседнего взвода, родом с Кавказа, здоровый как бык. Интеллигентности в нем не было вообще. Как он сам рассказал, его «срезали» на первом же экзамене еще при поступлении в ВУЗ. Ни на один вопрос в билете он ничего ответить не смог, а когда экзаменатор стал задавать наводящие вопросы, то воспринял это как личное оскорбление.

— Вэд видыт — нихэра нэ знаю. Заачэм спращиват? А-а? Заачэм над чэловэк издэватса? Заачэм над мэна смэятса? Нэ стэрпэл — как у*бал ему у морду! Мэна нах* и вып*дылы.

Большинство же курсантов еще на гражданке проходило «школу жизни» в техникумах и училищах, и у них уже сложилось вполне правильное представление о предстоящей службе в армии — повсюду в этих учебных заведениях процветало насилие старших курсов над младшими, сильных над слабыми.

— Что, Бояркин, — с недоверием переспрашивали они у меня, — вот, к примеру, в общаге к тебе подрулит кто-нибудь со старшего курса и скажет, чтоб ты сгонял ему за пивком. И что, откажешься?

— Да у нас такого никогда не было! Наоборот, кто старше курсом всегда поможет тем, кто моложе. У нас там все равны!

Но мои рассказы воспринимались с недоверием:

— Врешь ты все! Чтобы старшие не гоняли младших — такого быть не может!

ПОСЛЕДНИЕ ДЕНЬКИ

На одном из учебных занятий офицер, кончив излагать свой материал, посмотрел на часы. Оставалось еще немного времени, и он решил нам дать полезный совет на будущее:

— Скоро вы прибудете в часть… А там кое-где имеет место такое отвратительное явление — дедовщина… Найдутся такие солдаты, которые захотят свою работу переложить на вас. Но вы не теряйтесь — ну раз стерпишь, ну — два, а потом бери табуретку и бей по башке! Сразу зауважают! Поймут с кем имеют дело и отстанут. Главное — не бояться. Сейчас везде борются с неуставными отношениями. О случившемся обязательно доложите командиру — он в обиду не даст. Знайте — за издевательство над молодыми — трибунал! Там сразу этих сукиных сынов отправляют в дисциплинарный батальон года на два. Так что законы на вашей стороне. Держитесь вместе, будьте смелее, не поддавайтесь — и все будет в порядке!

Взвод внимательно слушал добрые наставления офицера, но каждый уже давно знал, что неписаные законы в армии гораздо сильнее Устава и Уголовных статей.

В учебке дедовщина проявлялась не в чистом виде. Все мы — курсанты — были одного майского призыва, а сержанты были нашими командирами, и им полагалось нас гонять. Свои первые впечатления о дедовщине мы получили наблюдая со стороны за солдатами из хоз. взвода. Там их было поровну — и молодых, и старослужащих — однако отношения между призывами были далеко не на равных.

Старослужащие повара на кухне не появлялись вообще. Приготовлением пищи занимались исключительно молодые. Старослужащие только отправляли сюда посыльных, чтобы те приносили им еду прямо в роту.

Однажды, когда я работал в варочной, в комнату заскочили двое дедов-поваров. Они сбежали с занятий, прихватив с собой автомат. Настроение у них было игривое. Один из дедов гаркнул молодому повару:

— Тащи что-нибудь пожрать! Живо, бля-я!

Тот сразу исчез в дверях и вскоре вернулся, неся в тарелках котлеты и хлеб. Деды быстро расправились с котлетами, вытряхнули из карманов патроны, забили их в магазины и, хохоча, открыли пальбу короткими очередями по висящим на крюках тушам. Перестреляв все патроны и повеселившись от души, они бросили автомат прямо на пол, крикнув молодому: