Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк - Сергей Эдуардович Цветков
Заполучив через свою дочь сердце Дмитрия, Юрий Мнишек желал овладеть и его душой. Подготовка к обращению царевича в католичество началось с первых дней его пребывания в Самборе. В письме папе Павлу V от 12 ноября 1605 года Мнишек объяснял мотивы своих действий тем, что, видя в нем злополучную жертву заблуждений, коснеющую в неправде, он пожалел душу Дмитрия и решил открыть грешнику свет истины. Конечно, он преследовал более практические цели, справедливо полагая, что обращение Дмитрия послужит важным доводом в пользу оказания ему поддержки королем и сеймом.
И вот против Дмитрия составился настоящий благочестивый заговор. Юрий Мнишек привлек к делу двух духовных лиц: о. Анзеринуса и аббата Помасского. Первый из них пользовался в Польше большим и заслуженным авторитетом. Его настоящее имя было Гонсиар или Гонсиарек, но следуя традиции того времени, его имя переделали на латинский лад, чтобы избежать неприличных для монаха намеков и ассоциаций (имя Гонсиар по-польски означает гусак или большая оплетённая бутыль). Отец Анзеринус был родом из Львова, обучался в Краковской академии, и в 1575 году принял монашество в Варшавском монастыре бернардинов. Побывав за границей для усовершенствования в науках, он в 1585 году был назначен в Самбор лектором философии, а затем получил кафедру богословия в Краковском университете. Уважение к его познаниям и нравственным качествам было так велико, что в конце концов его выбрали начальником ордена польских бернардинов. На этой должности о. Анзеринус проявлял особое попечение об улучшении научного и богословского образования братии. Заслужив твердостью своего управления делами ордена прозвище бернардинского Яна Замойского, он в 1600 году сложил с себя полномочия и вернулся к своим научным трудам. В Самборе он появился снова в 1603 году. Не сохранилось никаких сведений о том, как о. Анзеринус отнесся к приезду туда Дмитрия, но судя по тому, что впоследствии он неизменно величал его царем, бывший глава бернардинов с самого начала признал его подлинным русским царевичем.
Отец Анзеринус, взял на себя, так сказать, обязанности главнокомандующего, направляющего действия своих помощников. Аббат Помасский отправлял в Самборе сразу несколько должностей: королевского духовника, капеллана и секретаря королевского двора. По роду службы он ежедневно бывал в замке, вследствие чего и взял на себя роль застрельщика в обращении царевича. Аббат слыл за учтивого и обаятельного человека, которому трудно в чем-либо отказать. Тем не менее, Дмитрий почему-то не только не поддался его чарам, но даже подсмеивался над ним, – возможно, потому что о. Помасский добавлял к своим речам и манерам слишком много патоки.
Что касается Самборского воеводы, то он выполнял роль резерва. Излюбленной темой его бесед с Дмитрием было восхваление ордена бернардинов. Что это за люди! Как они выдержаны, как скромны, как чиста вся их жизнь!
– Откуда же у них все эти добродетели? – спрашивал Мнишек и сам отвечал: – Очевидно, эти люди владеют высшей истиной.
Дмитрию было трудно устоять перед этим согласованным напором. Его собственный богословский запас, как и у всякого русского, был невелик. Заговорщики же в беседах с ним использовали весь многовековой изощренный опыт католической церкви по обращению грешников: доказывали, убеждали, льстили, поощряли. Не исключено, что Дмитрию намекали на невозможность его союза с Мариной до тех пор, пока он не обратится в католичество.
Все же Дмитрию пока удалось удержать наименее обязывающую позицию: святые отцы не услышали от него ни согласия, ни решительного отказа и вынуждены были удовольствоваться его заверениями, что все однажды решится к общему удовольствию. Тем не менее именно их усилия положили начало дальнейшим, более близким отношениям Дмитрия с римской церковью. Папа Павел V отлично понимал это, когда впоследствии благодарил о. Помасского за одержанную победу в деле обращения Дмитрия.
Зато политические планы царевича эволюционировали куда быстрее религиозных взглядов. Под влиянием бесед с воеводой он все более убеждался, что задуманный им казацко-татарский набег на Москву является чистейшим безумием. Чтобы одолеть войска Годунова, втолковывал ему Мнишек, нужна более серьезная сила – польские латники. Надо убедить короля и сейм оказать ему помощь. К тому же король уже давно выразил желание лично познакомиться с русским царевичем. Следует также привлечь на свою сторону папского нунция: он склонит папу оказать поддержку делу Дмитрия, а после слов святого отца вся Польша встанет за него. И наконец, только после выяснения всех шансов на успех можно будет говорить о помолвке с Мариной. По всему выходило, что без поездки в Краков не обойтись.
В первых числах мартах 1604 года Дмитрий в сопровождении Юрия Мнишка и Константина Вишневецкого покинул Самбор.
VIII. Москва стоит мессы
Поездка в Краков таила для Дмитрия немалую опасность. Большинство сенаторов, среди которых находились наиболее влиятельные государственные люди Польши – гетман Ян Замойский, полководцы Жолкевский и Ходкевич, Позненский епископ Гослицкий и другие – были категорически настроены против него. Не желая вовлекать страну в сомнительную авантюру, они призывали Сигизмунда III вспомнить о 20-летнем перемирии с Москвой, скрепленном клятвой, данной от лица всей польской нации, и настаивали на его неукоснительном выполнении. Впрочем их моральные доводы находились в противоречии с практическими соображениями, состоявшими в том, что момент для новой войны с Россией выбран не очень удачно: во-первых, в казне нет денег; во-вторых, к России может присоединиться Швеция, и наконец, в-третьих, что за выгода Польше восстанавливать на московском престоле законную династию! Таким образом, Мнишек имел серьезные основания опасаться, что попади Дмитрий в руки Замойского, это стало бы концом всего задуманного предприятия.
Только двое сенаторов явно склонялись на сторону Дмитрия. Причем, первого – краковского воеводу Николая Зебжидовского – русский царевич интересовал лишь как превосходный повод нарушить перемирие с Москвой. Неважно, говорил он, является ли Дмитрий настоящим сыном Грозного, у сейма есть все основания считать его таковым, ведь «было бы слишком жаль упустить такой прекрасный случай; надо им воспользоваться». Зебжидовский предлагал королю, формально соблюдая перемирие, разрешить польским добровольцам принять участие в походе Дмитрия, и брался выставить за свой счет тысячу всадников. Другой сторонник Дмитрия, Гнезненский архиепископ Ян Тарновский, не был столь циничен. Он не ставил под сомнение подлинность Дмитрия (хотя и не возражал против более основательного выяснения его личности), но ради интересов Речи Посполитой требовал отказаться от всякого участия короля и сейма в военных действиях против Годунова.
Самого короля терзали соблазны и угрызения совести. Ход его мыслей был весьма любопытен. Как богобоязненный католик, он не хотел взять на себя ответственности за нарушение перемирия и поэтому спрашивал Рангони, не следует ли привлечь к этому делу отцов иезуитов: может
