Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны
Зато уж в рыбном порту мы вдоволь наговорились. Фома-Билл познакомил нас с Оскаром Дайсоном, человеком, который всю жизнь – сорок лет – рыбачил, а теперь стал на якорь, служит на берегу. Он провел нас по огромному кораблю «Звезда Кадьяка», в буквальном смысле вросшему в берег и источавшему запах переработанной рыбы.
Мы все увидели: как рыбу насосом качали из приходящих судов, как ее мыли, пластали на сверкавших нержавеющей сталью машинах, как руками под звучавшую в зале музыку люди клали рыбную мякоть в аккуратные противни, как противни двигались в холодильник и как потом четверо дюжих ребят в манере оркестрантов рок-музыки швыряли звенящие противни, а еще двое клали брикеты рыбы в коробки со словом «Аляска».
Рыба с Аляски идет во все концы света. А Кадьяк – главный, столичный город здешнего промысла. 120 кадьякских крупных судов рыбу ловят. 11 береговых баз ее перерабатывают. 1200 рыболовных судов ежегодно заходят в Кадьяк: сдать рыбу, взять рыбу, отремонтироваться. Конкуренция для местных рыбаков громадная, но кадьякцы высоко держат марку – с одного вида лова на другой суда переходят за двадцать четыре часа.
Доставляется на Кадьяк с моря селедка, палтус, треска, но главная ценность – лососи и еще крабы.
В конце прогулки капитан Дайсон предложил пойти покормить сивучей. Громадные морские звери, подобно собакам около бойни, резвясь в воде, ожидали рыбной подачки…
Вечернее солнце Кадьяка.
Из Кадьяка мы уезжали, когда вечернее солнце уже играло красными красками в волнах залива, на синей луковке церкви и в окнах взбегавших на гору домов. От церковной ограды помахал нам рукою отец Иннокентий, а двое семинаристов провожали до самолета. Фома-Билл, озорно улыбаясь, вел машину. А рядом с нами – «Хорошо! Пошли!» – сидел Лахтенников Александр.
– Почему Ленинград тебе, Саша, понравился больше Москвы?
– Не знаю. Ленинград хорошо. Очень Ленинград хорошо!
– Ну вот, прилетели с восходом, улетаете – при заходе. Счастливого пути!
Для долгого прощания времени не было, уже проходя к самолету, мы помахали двум людям в рясах.
Фото автора. 8 апреля 1989 г.
Возвращение сапсана
Окно в природу
Лет десять назад на окском мещерском разливе я видел, как сокол-сапсан ударил на лету цаплю. Это был единственный случай, когда я видел сапсана, некогда широко распространенного. Рассказывают, в Москве до войны сапсанов можно было увидеть сидящими на церковных крестах. Сегодня сапсан очень редок. Повсюду. В Соединенных Штатах быстрое уменьшение численности этих и некоторых других хищных птиц заметили в 60-х годах. Подозрение пало на ДДТ. Скрупулезные исследования, проведенные в Патуксенте, под Вашингтоном, подозрения подтвердили. По пищевой цепочке: насекомые – мелкие птицы – соколы и орлы – химикат попадал в организм крупных птиц, накапливался в жировых тканях, повреждал печень, расстраивал механизм кальциевого обмена, отчего скорлупа яиц становилась тонкой и в гнезде разрушалась. Птицы перестали приносить потомство. Это коснулось американских белоголовых орлов и сапсанов. Численность соколов с двух тысяч пар в США упала до нескольких десятков. ДДТ в 1972 году в стране запретили. И встал вопрос: можно ли и какими путями вернуть к жизни сапсанов, оказавшихся на самых тревожных страницах Красной книги?
Намеченная орнитологами программа спасенья сапсанов вполне удалась. Сегодня численность птиц, хоть и медленно, возрастает. Методика восстановления соколов стала классической и характерной для ситуации, когда человек, разрушив природу, потом по крохам пытается собрать утерянное.
В начале минувшей зимы в американском городке Боулдере я встретился с человеком, который уже несколько лет прилагает усилия вернуть сапсанов в урочища Скалистых гор.
Помощь сапсанам организована так. Джерри находит гнездо, осторожно к нему подбирается и, забрав у сапсанов хрупкие яйца, оставляет им в утешение три-четыре яйца из пластмассы, очень похожие на настоящие. И сапсаны продолжают прилежно на них сидеть. Тем временем Джерри и помогающие ему студенты-зоологи со всеми предосторожностями, самолетом отправляют «живые» яйца в инкубатор, расположенный в штате Айдахо. (Сюда яйца сапсанов «прилетают» из многих районов Америки.) Вылупившихся пуховичков кормят с пинцета или отдают на попечение взрослых птиц, живущих в неволе. Через тридцать пять дней возмужавших птенцов, опять же скорым путем, отправляют к родительским гнездам. «Самка плотно сидит на пластмассовых яйцах, приходится буквально сталкивать и подсовывать ей под крылья птенцов. В этот день мы их не кормим, и они начинают просить еду. Родители, не заметив превращения яиц в почти уже взрослых птенцов, начинают прилежно кормить потомство. Через неделю уж готовые к самостоятельной жизни птицы покидают гнездо и охотятся самостоятельно. Мы их, конечно, кольцуем и, таким образом, знаем, как скоро и какими путями добираются они в Мексику на зимовку».
Весной птицы возвращаются в те места, которые запечатлелись в их памяти в момент, когда они покидали гнездо. Этим орнитологи пользуются, чтобы расселять соколов в местах желательных, в том числе в городах.
Всего по Америке таким образом выращено и выпущено в природу тысячи молодых соколов. Джерри Крейг со своими помощниками выпустил 500 птиц. «Сапсан отведен от черты гибели, но угроза ему остается». Почему? «Потому что свою долю ДДТ птицы продолжают получать на зимовках в Мексике, в Гондурасе, Боливии, Никарагуа, всюду, где в борьбе с комарами применяется ДДТ. Срабатывает все та же пищевая цепь: насекомые – мелкие птицы – хищники. В теле сапсана химикат накапливается и ведет разрушительную работу: через четыре года у молодых птиц может измениться поведение (бросают гнезда) и истончается, разрушается скорлупа яиц. Так что программу «Сапсан» мы обязаны продолжать».
В штате Колорадо работа Джерри Крейга требует 100 тысяч долларов в год. Это расходы на зарплату ему, на транспорт, на широкое оповещение о работе населения штата. «Все хотят благополучия сапсанам, все стараются мне помочь». Джерри хорошо знает образ жизни сапсанов, знает, что по пути на зимовку они за сутки могут преодолеть более двух тысяч километров. Знает, что жертву – ворону, сойку, галку, дрозда – сапсан видит за километр. «Прекрасная птица, как никакая другая приспособленная к стремительному полету и маневрированию в воздухе. Вон посмотрите – гнездо на скале. Оно занимается птицами ежегодно». Выйдя из машины, оглядываем горы в бинокль. Летают у обрыва скалы сороки, четыре оленя стоят на припорошенной снегом поляне. «Летом мы бы увидели соколов. В горах угрожают им только филины, таскающие из гнезд птенцов. В городе сокол может, преследуя добычу, разбиться об оконное стекло. Но самым коварным для птиц оказался враг невидимый – химия. И только ли для сапсанов!»
Джерри зимой отдыхает, приводит в порядок записи, анализирует на компьютере статистику программы «Сапсан». Напряженная работа начинается у Джерри в апреле, когда сапсаны вернутся с зимовок.
Фото из архива В. Пескова. 19 апреля 1989 г.
Воронежские колокола
Без малого год назад в Красную книгу памяти занесли мы колокол. Во множестве писем, пришедших в редакцию, было сказано о роли колоколов в человеческой истории, особенно в русской истории. Звуковой снаряд живет долго. Но колокол можно и умертвить. Это несчастье случалось не раз. Царь Петр переливал колокола на пушки. 30-е годы этого века вовсе лишили нас колокольного звона. Колокола бросали со звонниц на землю не только потому, что колокольный металл нужен был для машин, низвергали колокола как отжившее-старое, как символ религии. Толпы людей собирались глядеть, как, разбиваясь, падали колокола – одни плакали, другие весело хохотали. Сегодня вместе вздыхаем – и верующие, и атеисты. Понимаем: голосами колоколов говорила с нами история. Да и в быту колокол был нелишним. В деревнях на перекладинах стали вешать обломки рельсов, шестеренки от тракторов, газовые баллоны, вагонные буфера.
Кое-где колокола сохранились. Вспомним, что написал нам Юрий Владимирович Ремизович из Омска: «Осенний вечер. Леса и поля пустынные. Тихо и мглисто. Покой и смиренье в природе. И как вздох: бо-о-ом! Звук плывет над нашим селом, уходит в пойму, в окрестные леса, возносится к хмурому небу… Чувствовал, а сегодня отчетливо сознаю: со мной говорила Русь». Год назад, отбирая для публикации строчки из писем, мы призывали бережно сохранить хотя бы то, что осталось, слабо надеясь, что кто-то где-то возьмется за литье колоколов. И вот на днях известие из Воронежа: «Приезжайте. Увидите новые колокола».
Братья Александр Золотухин и Геннадий Мещеряков.
Увидеть их не терпелось. Но день был субботний. «Самое подходящее время, – ответил рыжеволосый мастер, – работаем по субботам и воскресеньям, да еще по ночам, в третью смену, когда литейный цех отдыхает».
