Pink Floyd. Закат дольше дня - Игорь Котин
Роджер сразу одобрил идею вновь сыграть вместе на концерте, который с политической точки зрения задевал струны его души. А особенно потому, что Боб планировал не собирать средства, а поднять мощный, массовый крик и обратить внимание лидеров Большой восьмёрки, собравшихся на саммит в Глениглсе, на вопиющую нищету.
К тому моменту, когда Боб перезвонил Роджеру, прошло уже две с половиной недели. Роджер спросил, когда состоится «Live 8», и был поражён тем фактом, что до концерта осталось меньше месяца: на раскачивание не оставалось времени. Он выразил готовность сделать решительный шаг и позвонить Дэвиду. Когда тот подошёл к телефону, Роджер сказал: «Привет. Я думаю, мы должны это сделать». Но Дэвид всё ещё сомневался. Он переживал, что его голос и его гитарные партии покажутся несколько «заржавевшими», но эти сомнения Роджер быстро отверг. Дэвид попросил время на размышления, и через 24 часа эти размышления успешно завершились.
Таким образом, всего за три недели до концерта, в одну из пятниц июня, Дэвид позвонил Бобу, Роджеру и мне и сказал: «Давайте выступим». Для нас всех было очевидно, что, раз уж «Live 8» был призван привлечь всеобщее внимание, воссоединение Pink Floyd вызовет ещё больший интерес к концерту. Хотя Роджер твёрдо дал понять, что, как бы там ни было, он не готов выступать в качестве разогрева перед Spice Girls или ABBA. Несмотря на это, Боб охарактеризовал Роджера как великого дипломата – и тем самым действительно положил начало всему.
Однако оставался ещё один человек, чьё согласие было необходимо. Рик не был участником тех ранних переговоров, так как, в основном, вопрос был в Дэвиде и Роджере, однако его участие было обязательным, каким бы образом группа ни объединялась. Если уж мы собрались воссоздавать Pink Floyd, это надо было делать как полагается. Рик сразу же сказал «да», хотя его голос, может, дрожал от осознания того, что он добровольно соглашается вновь выйти туда, где чувствует себя, как на гладиаторской арене.
В понедельник были объявлены официальные новости, и тем самым был положен конец работе мельницы слухов, которая крутилась интенсивнее, чем перечница в руках итальянского официанта. Дэвид выпустил заявление, в котором верно отметил, что «все ссоры между Роджером и группой, которые случились в прошлом, смотрятся незначительными в контексте предстоящего события». Роджер, отвечая на предположения, что всё это – лишь предлог для страдающих маразмом музыкантов, которые стремятся напомнить о себе, весело сказал: «Циники поднимут нас на смех. Поставим их на место!»
У журналистов был знаменательный день. Топоры войны были зарыты. Разногласия отошли в сторону. И свиньи, которые могут взлететь, внезапно расплодились по всем плакатам и парочке таблоидов. Ричард Кёртис рискнул предположить, что если группа сможет договориться по поводу сет-листа, то члены Большой восьмёрки уж точно смогут договориться об обязательствах решить проблемы в Африке.
Одна газета написала, что сестра Сида Розмари спросила его, что он думает по поводу объединения группы. Она рассказала, что он вообще никак не отреагировал. «Он больше не Сид. Он теперь Роджер», – сказала она.
Невесть почему наши внутренние трудности – ничем не отличавшиеся от трудностей многих других групп – были раздуты до мифических пропорций величайшей междоусобицы в истории рок-н-ролла. Всё это пережив, я могу заверить, что никакой Третьей мировой войны между нами не было. А если и да, то я должен сказать, что мне выпала славная война.
Выступление на «Live 8»:
Раз уж решение было принято, одной из наших первых задач было решить, что мы будем играть. Изначально этот вопрос обсуждали Дэвид и Роджер, с некоторым участием Боба. Я лишь предложил, чтобы выбранные треки были небыстрыми…
За десять дней до концерта мы вчетвером собрались в отеле «Connaught», чтобы сделать окончательный выбор. Это была удивительно деловая встреча. Несомненно, мы все вели себя очень выдержанно, и сразу начали обсуждать, что должно быть сделано. Хотя, как всегда, при малейшем обострении нам на ум приходили старые шутки, которые снимали напряжение.
Мы принесли с собой видеозаписи – часть с концертов Роджера, остальные с последних турне Pink Floyd – чтобы использовать в шоу. Не в силах отказаться от всегдашней привычки, мы решили, что программу надо ещё немного довести до ума, что на практике означало: я буду сидеть с Роджером в режиссёрской, выбирая видеоряд, который будет сопровождать наш сет. Это напомнило мне о том, как мне, всё-таки, нравится то, как Роджер работает. В напряжённой обстановке, не теряя ни секунды… И хотя Роджер всё время сохранял чёткое представление о том, чего он хочет, он был в состоянии принять и другие идеи, если было ясно, что они сработают.
Мы договорились провести трехдневные репетиции в «Black Island» и пригласить Тима Ренвика и Джона Кэрина – очевидная связующая нить с первым «Live Aid», где Джон сыграл вместе с Дэвидом в группе Брайана Ферри. Пришёл и Дик Пэрри со своим саксофоном, а ещё к нам присоединилась Кэрол Кеньон – бэк-вокалистка для «Comfortably Numb». Кроме того, мы вновь пригласили старую команду, в том числе Фила Тейлора (нашего старейшего руководителя команды техобеспечения), моего техника для ударных Клайва Брукса, гитарного техника Роджера Колина Лайона, Энди Джексона за режиссерский пульт и Джеймса Гатри, который должен был следить за звуком для телезаписи. Мы стали немного старше, и, может быть, чуточку мудрее, и мы даже ухитрились сгладить творческие разногласия, касающиеся того, как песни должны быть сыграны, без угрозы, что кто-то застрелится. Небольшая напряженность возникла, когда Рик стал рассказывать о басовой партии, которую играл Гай Пратт в одном из наших предыдущих турне. Услышав это, Роджер тут же объявил: «Рик, чем вы там со своим зятем занимаетесь в личной жизни, меня совершенно не волнует». (Гай женился на дочери Рика вскоре после турне «The Division Bell».)
Накануне концерта мы собрались в Гайд-парке. После заката, когда уже настройка была завершена, мы начали наш сет. Репетиция прошла достаточно гладко, хотя должен признаться, что ударной секции не хватало четкости ритма. Но, как и после любой хорошей генеральной репетиции, после этой ещё осталось много места для совершенствования.
Наступила суббота, 2 июля. Мы знали, что будем выступать в конце, и было ясно, что в подобном шоу просто физически не может всё идти по расписанию.
За сценой не хватало гримёрок, а это означало, что каждую из них музыкант мог занять только за час (или около того) до выхода на сцену, что, в свою очередь, исключало всякие «звёздные заскоки». Мы дали несколько телеинтервью и подчеркнули, ради чего, собственно, проводится «Live 8», и всё это окончательно убедило меня в правильности решения воссоединиться. В отсутствие фокусников и «пожирателей огня» мы стали той самой необходимой изюминкой, которая заставила аудиторию задаться вопросом: «Что же вынудило их пойти на это?» и подтолкнула людей к размышлениям над истинным смыслом «Live 8».
По расписанию мы выступали поздно, когда разошедшиеся облака явили замечательный закат. К моменту, когда мы вышли на сцену (в 11 вечера), мы уже исчерпали весь общий запас терпения, адреналин буквально бурлил, и незаметно подкралась нервозность. Но когда над тёмным полем зазвучали первые звуки «Breathe (in the Air)», я уже успокоился, беззаботно отдавшись ощущению, что являюсь частью группы, и не задумывался над тем, сколько народу на нас смотрит.
Было очень здорово вновь сыграть со всеми – Риком, нанизывающим свои уникальные проигрыши один на другой, как всегда надёжным, лиричным Дэвидом, с его абсолютным слухом, и Роджером, с его такими знакомыми басовыми рисунками и его собственным «языком тела» (эти «фразы» говорили мне, что он купается в наслаждении происходящим). Сет получился очень насыщенным и сжатым, без пауз, и мы, несмотря на всю важность события, не дали волнению взять верх и сохранили голову холодной. Это уберегло нас от криков «Привет, Лондон!». А вот куда более выверенные слова Роджера перед «Wish You Were Here», который сказал о Сиде, обеспечили нам более выразительный контакт с аудиторией.
После последнего поклона мы направились за сцену, где буквально плескались эмоции, но я счастлив доложить, что мы, великие стоики, продемонстрировали непостижимый и неплаксивый стоицизм – приятная пинкфлойдовская
