Дмитрий Ястржембский - Гоголь в Москве (сборник)

Одновременно было приступлено к набору. Денег у Гоголя на издание не было. Пришлось печатать в долг. Бумагу брал на себя в кредит Погодин. Обложку для первого издания (повторена и при втором, 1846 года) задумывал сам Гоголь, введя в ее орнамент отдельные мотивы своей поэмы. При размещении текста названия он стремился смягчить тот авантюрно-приключенческий акцент, который придал ему цензор А. В. Никитенко: слова «Похождения Чичикова» даны мелким, не бросающим в глаза шрифтом, слова «Мертвые души» подчеркнуты величиной букв и заштрихованным фоном, на котором они помещены. Тираж издания был очень небольшой. На сохранившемся цензурном экземпляре рукописи имеется следующая надпись Гоголя: «Печатать на моей бумаге 240. Деньги сто рублей в задаток положил. Н. Гоголь»49. Печатались «Мертвые души» в университетской типографии. Дом, где печаталась гениальная книга Гоголя, цел и сейчас — улица Пушкина, № 34. Он построен в 1818 году архитектором Бужинским.

Но, даже сдав в набор свою книгу, Гоголь до последней минуты продолжал работать над нею. С. Т. Аксаков вспоминает, как Гоголь «после обеда часа два сидел у меня в кабинете и занимался поправкою корректур, в которых он не столько исправлял типографические ошибки, сколько занимался переменою слов, а иногда и целых фраз»50.

20 апреля Белинский пишет большое письмо Гоголю, в котором пытается выяснить отношение писателя к «Отечественным запискам» и с присущей ему прямотой дает резкую характеристику Погодину и Шевыреву. Борясь за Гоголя, он хочет знать, как же тот отнесется к его обращению, и пишет В. П. Боткину: «…Я повернул круто — оно и лучше: к черту ложные отношения… Постарайся через Щепкина узнать об эффекте письма»51.

В письме к Гоголю Белинский писал: «Очень жалею, что „Москвитянин“ взял у вас все, и что для „Отечественных записок“ нет у вас ничего. Я уверен, что это дело судьбы, а не вашей доброй воли или вашего исключительного расположения в пользу „Москвитянина“ и к невыгоде „Отечественных записок“. Судьба же давно играет странную роль в отношении ко всему, что есть порядочного в русской литературе… оставляет в добром здоровье Булгарина, Греча и других подобных им негодяев в Петербурге и Москве; она украшает „Москвитянин“ вашими сочинениями и лишает их „Отечественные записки“… „Отечественные записки“ теперь единственный журнал на Руси, в котором находит себе место и убежище честное, благородное и — смею думать — умное мнение, и что „Отечественные записки“ ни в каком случае не могут быть смешиваемы с холопами знаменитого села Поречья[20]. Но потому-то, видно, им то же счастье…».

С большой теплотой Белинский желает Гоголю «душевных сил и душевной ясности… Вы у нас теперь один, — и мое нравственное существование, моя любовь к творчеству тесно связаны с вашею судьбою; не будь вас, — и прощай для меня настоящее и будущее в художественной жизни нашего отечества»52.

Ответ Гоголя был очень сдержанным. Вынужденный скрывать свои отношения с Белинским, он пишет другу своей юности Н. Я. Прокоповичу, бывшему в близких отношениях и с Белинским: «Я получил письмо от Бел[инского]. Поблагодари его. Я не пишу к нему, потому что, как он сам знает, обо всем этом нужно потрактовать и поговорить лично, что мы и сделаем в нынешний проезд мой чрез Петербург»53.

В 20-х числах апреля Гоголь встречался с посетившим Москву писателем В. Ф. Одоевским, с которым был в дружеских отношениях. Еще в 1833 году они задумывали выпустить альманах, в связи с чем Одоевский обращался к Пушкину: «…Гомозейко (псевдоним Одоевского. — Б. З.) и Рудый Панек, по странному стечению обстоятельств, описали: первый гостиную; второй чердак; нельзя ли г. Белкину (псевдоним Пушкина. — Б. З.) взять на свою ответственность погреб? Тогда бы вышел весь дом в три этажа, и можно было бы к Тройчатке сделать картинку, представляющую разрез дома в 3 этажа с различными в каждом сценами. Рудый Панек даже предлагал самый альманах назвать таким образом: Тройчатка, или Альманах в три этажа…»54 Сохранилась записка Гоголя к Погодину о предполагаемом его свидании с Одоевским у Перфильевых55. Нам неизвестно, где именно в это краткое пребывание в Москве останавливался Одоевский.

Пережитые осложнения с книгой еще более подорвали здоровье Гоголя. Он вновь стремится уехать в Рим. Жизнь в погодинском доме стала для него невыносимо тяжелой. «Как из многолетнего мрачного заключения, вырвался я из домика на Девичьем поле. Ты был мне страшен, — гневно писал Гоголь Погодину в 1843 году. — …Самый вид твой, озабоченный и мрачный, наводил уныние на мою душу, я избегал по целым неделям встречи с тобой… Несколько раз хотел я говорить с тобой, чувствуя, что все дело можно объяснить такими простыми словами, что будет понятно ребенку. Но едва я начинал говорить, как эти объяснения вдруг удерживались целою кучею приходивших других объяснений, объяснений душевных, но и им мешало излиться находившее вдруг негодование при одной мысли, против каких подлых подозрений я должен оправдываться, пред кем я должен оправдываться? Пред тем человеком, который должен был поверить одному моему слову»56.

Готовясь к отъезду, Гоголь поручает Шевыреву продажу издания и составляет для него реестр своих долгов, наглядно свидетельствующий, насколько была велика материальная зависимость Гоголя от москвичей. «Первые вырученные деньги обращаются в уплату следующим: Свербееву — 1500, Шевыреву — 1900, Павлову — 1500, Хомякову — 1500, Погодину — 1500… Выплативши означенные деньги, выплатить следующие мои долги: Погодину — 6000, Аксакову — 2000»57.

1 мая Гоголь в карете Свербеевых посетил Сокольники, где по стародавней московской традиции устраивалось в этот день гулянье. Через несколько дней в Москву приехала его мать, чтобы взять в Васильевку дочь Елизавету, жившую все это время у Раевской, и «чтоб проститься с сыном, который, вероятно, уведомил ее, что уезжает надолго. Она остановилась также у Погодина»58.

С. Т. Аксаков оставил нам подробное описание последних дней Гоголя в этот приезд в Москву: «9 мая сделал Гоголь такой же обед для своих друзей в саду у Погодина, как и в 1840 году. Погода стояла прекрасная; я был здоров, а потому присутствовал вместе со всеми на этом обеде. На нем были профессора: Григорьев… Армфельд, Редкин и Грановский. Был Ст. Вас. Перфильев (особенный почитатель Гоголя), Свербеев, Хомяков, Киреевские, Елагины, Нащокин… Загоскин, Н. Ф. Павлов, Ю. Самарин, Константин… Обед был шумный и веселый, хотя Погодин с Гоголем были в самых дурных отношениях и даже не говорили, чего, впрочем, нельзя было заметить в такой толпе. Гоголь шутил и смешил своих соседей…