Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

С виду это был очень красивый и приятный старик, с тщательно причесанными седыми волосами и такими же бакенбардами. В театр приезжал не иначе, как в белом галстухе и во фраке со звездами.

При назначении его директором было объявлено всем труппам, чтобы артисты готовились к известному дню для представления графу. Представление это должно было состояться в собственном доме его, на Английской набережной, рядом с Сенатом (ныне этот дом принадлежит Полякову).

Наша драматическая труппа представлялась новому директору вместе с русской оперной. Нас пригласили во второй этаж и разместили в двух великолепных гостиных, каждую труппу отдельно.

Вскоре появился граф Борх. Войдя в гостиную и увидав громадную толпу парадно разодетого народа, выстроившегося в две шеренги, он несколько смутился и не произнес ни одного слова.

Федоров начал представлять каждого отдельно, называя по фамилии. Граф подходил к каждому по очереди и молча кивал головой, никого не удостаивая пожатием руки.

Таким образом он дошел до артиста A. А. Алексеева, который, проводив Борха глазами до следовавшего за ним члена труппы, восторженно произнес шепотом:

— Боже мой! какой ласковый!

Своего двухлетнего пребывания в директорской должности граф Борх не ознаменовал ничем, если не считать приказа, которым он обязал всех музыкантов непременно надевать белые галстухи. До него этого порядка не существовало.

В знании театра и его литературы новый директор уподоблялся Сабурову. Однажды произошел такой разговор его с режиссером на сцене:

— Что сегодня у вас играют? Какую пьесу?

— «Ревизора», ваше сиятельство.

— Комедия?

— Комедия.

— И хорошая?

— Знаменитая-с, ваше сиятельство.

— Чья?

— Гоголя.

— А!! да… да… Гоголя… знаю, знаю… Это действительно хорошая вещь…

Из рассказов про графа Борха мне известен один, касающийся его тонкой и справедливой расправы с одним оперным режиссером, который за взятки определял хористов на службу. Однажды к графу явился какой-то невзрачный субъект и пожаловался на взяточничество этого господина, не исполнившего своего обещания и не принявшего его в хор русской оперы. Удостоверясь в справедливости этого заявления, директор призывает к себе режиссера и, не подавая вида о том, что ему известны его проделки, спрашивает:

— Почему в числе представленных мне к принятию на службу хористов вы пропустили фамилию такого-то? В общем же списке, поданном мне ранее, кажется, он значился?

— Хор у нас, ваше сиятельство, уже вполне сформирован. Не только ему, многим пришлось отказать в просьбе.

— А мне бы очень хотелось, чтоб он служил. Нельзя ли как-нибудь это устроить?

— Как вашему сиятельству будет угодно, но я осмелюсь доложить, что в настоящее время у вас не имеется лишних окладов. Нельзя же для него кого-нибудь выгнать.

— Почему же нельзя? — по-прежнему спокойно и невозмутимо сказал директор.

— Чье же место можно очистить? Я не знаю…

— Да вот хоть ваше. Я с особым удовольствием увольняю вас, а его принимаю.

Режиссер на другой же день был уволен, а жаловавшийся на него субъект зачислен в хористы.

Вот все, чем ограничиваются мои воспоминания о графе Борхе, которого заменил Степан Александрович Гедеонов, сын прежнего директора Александра Михайловича Гедеонова. Степан Александрович совмещал две директорские должности: одновременно был директором императорского Эрмитажа и директором театров. Это был высокообразованный и замечательно умный человек. Его знания и исследования по русской истории в свое время ценились очень высоко. Он был весьма серьезен и деловит; чуть ли не единственным его развлечением была игра на бильярде, к слову сказать, настолько искусная, что Степан Александрович не имел соперников.

В молодости он написал драму «Смерть Ляпунова», имевшую большой успех. Вступая в должность директора, он высказал пожелание Федорову и другим, имевшим давление на репертуар, чтобы его пьесы при нем не играли.

— Но почему? — удивился Павел Степанович. — Она превосходна и сделает сборы.

— Мне за нее неловко… Это мой юношеский грех… Кроме того, я, как начальник, должен быть лишен прав на постановку своих сочинений. Что скажут другие Драматурги? Я бы не хотел, чтобы они на меня обижались…

Он твердо держался этого мнения, и когда придумал сценарий известной исторической пьесы «Василиса Мелентьева», то не стал его разрабатывать сам, а отдал весь свой материал А. Н. Островскому, который по его конспекту и написал эту драму, десятки лет не сходящую с репертуара столичных и провинциальных театров.

Гедеонов не отличался своей внешностью, это был бледнолицый господин с длиннейшими густыми бакенбардами, с курчавой, белокурой, начинавшей седеть головой и со спокойными, безжизненными глазами. Оп постоянно имел вид серьезного, сосредоточенного человека, не обращающего ни малейшего внимания на окружающее его. В высшей степени вежливый и обходительный, хотя и не без сухости в обращении, он, в противоположность графу Борху, вступая в директорство, просил Федорова не делать официального представления ему артистов.

— Я сделаю это гораздо проще, — сказал он, — перезнакомлюсь со всеми при случае.

И точно, мое, например, знакомство с ним произошло оригинальным образом.

В один из спектаклей Александринского театра подходит ко мне в антракте Гедеонов, о наружности которого до этого я не имел никакого понятия, и говорит:

— Позвольте представиться и познакомиться: я директор императорских театров.

В первый и, должно быть, в последний раз видел я такое начало знакомства начальника с подчиненным.

С. А. Гедеонов был в полном смысле слова джентльмэн. Это можно заключить из одного поступка его с актером Б., который, не получая просимой прибавки к разовым, вздумал скомпрометировать директора публичным напоминанием о карточном долге его отца. Мстительный Б. явился в приемную начальника и как только тот вышел из кабинета, он смело подошел к нему и громко сказал!

— В. п., ваш покойный родитель, играя со мной незадолго до своей отставки в карты, проиграл мне тысячу рублей и не заплатил их в обещанный срок. Теперь, крайне нуждаясь в деньгах, я осмеливаюсь обеспокоить ваше превосходительство вопросом: не пожелаете ли вы отдать долга Александра Михайловича?

Гедеонов, ни сколько не смутясь и не проверяя заявления Б., спокойно ответил:

— Память отца моего для меня священна, и я с удовольствием сию же минуту вручу вам его долг. Это моя обязанность!

И сейчас же вынес Б. требуемую сумму, но на прибавку, все таки, не согласился.