Евгений Соловьев - Дмитрий Писарев. Его жизнь и литературная деятельность

“Русское слово” издавалось тогда Кушелевым. Кушелев был граф, миллионер и чистокровный аристократ. Зачем, собственно, понадобилось ему иметь свой орган – неизвестно, разве что время было такое и к печатному слову даже титулованные особы чувствовали некоторое пристрастие. Впрочем, сам Кушелев почти ничего не писал и в дела редакции вмешивался так же мало, как в управление собственными многочисленными поместьями. Познакомившись в Париже с Благосветловым, он попросил его взять на себя руководство журналом, на что Благосветлов и согласился. Мало-помалу все дела сосредоточились в его руках, а Кушелев в конце концов подарил ему “Русское слово” в вечное и потомственное владение. Что за человек был Благосветлов? Нам не мешает сейчас же ответить на этот вопрос, чтобы определить, какое влияние он имел или мог иметь на Писарева.

Разные люди смотрят на Благосветлова различно. Иные склонны видеть в нем исключительно гешефтмахера, человека не очень литературного, но умевшего эксплуатировать в свою пользу и общественное настроение того времени, и силы своих сотрудников, главным образом, Писарева и Зайцева. Другие, напротив, верят, что Благосветлов был человек искренний и что в “Русском слове” ему принадлежала крупная роль как организатору и вдохновителю. У меня лично нет причины ни распинаться за Благосветлова, ни ставить на нем крест, потому и буду говорить совершенно спокойно.

Литературного таланта у редактора “Русского слова” не было видно. Два тома его сочинений вялы и скучны, да и вообще Благосветлов писал плохо и не любил писать. Его работа была совершенно другой. Искренне ли он любил свой журнал или видел в нем средство верной наживы – вопрос трудный: надо полагать – и то, и другое; но, во всяком случае, он отдавал ему все свое время. Он добровольно возложил на себя крест корректора, редактора, предпринимателя и нес его с каким-то самопожертвованием. В редакции он просиживал дни и ночи, возился с сотрудниками, цензорами, типографией, вмешивался в каждую мелочь и, кроме своего журнала, не признавал ничего. Он читал только для “Русского слова”, писал только для него и из 24-х часов отдавал ему 18.

Как редактор он обладал одним несомненным достоинством: он был одарен чутьем на людей, умел сразу узнавать характер человека, сразу определять, полезен ли он или бесполезен для дела, умел группировать вокруг себя нужные силы и привязывать их к журналу. Успех в его глазах оправдывал если не все, то многое, и стоило только ему заметить, что тот или другой из сотрудников начинает пользоваться вниманием и сочувствием публики, как он с большим тактом немедленно же выдвигал его на видное место и предоставлял полную свободу. Но зато неудача была грехом в его глазах, и в этом случае, т. е. в отношении к неудачнику, сразу же проявлялась вся сухость и даже мелочность его натуры.

Из идей основательно воспринята была Благосветловым, строго говоря, единственная, именно эмансипация личности. Он долго жил за границей, был довольно основательно образован, и эта эмансипация представлялась ему панацеей от всех зол. Она – краеугольный камень его миросозерцания. Он пропагандировал ее усердно и постоянно готов был довести ее до крайности. В этом случае он оказывал на многих из своих сотрудников влияние, надо думать, значительное, только не на Писарева, потому что Писарев сам жизнью своей “заработал” ту же идею…

Рассказывают, что редакторская работа Благосветлова происходила обычно по ночам, среди полной тишины и одиночества. Благосветлов запирался на ключ в кабинете и начинал “править”. Правил он всегда в “специальном” духе. Надо заметить, что как человек сухой, замкнутый он никогда не имел возле себя близких людей, даже от семьи своей он держался вдалеке. Это одиночество, невольное, тяжелое, раздражало и мучило его тем сильнее, что он понимал полную невозможность для себя стать другим и зажить другой жизнью. И вот вся злоба, накопившаяся в течение дня, месяца, многих лет, выливалась в этом “правлении”. Вставлять “словечки”, злобные афоризмы, прибавлять яду Благосветлов был большой мастер, а тогда было такое время, что яд нравился.

Способность к усидчивому, кропотливому труду, неослабная, настойчивая энергия, чутье в выбирании нужных людей, немалый запас редакторского такта и словечки – вот, кажется, все хорошее, что было у Благосветлова. А кроме этого – хорошего мало.

Знающие люди уверяют, что в его натуре было что-то аляповатое, грубое, глубоко мещанское. Ни грации, ни изящества, ни даже сердечности. Это отражалось как в отношениях с людьми, так и в покрое его одежды, в обстановке квартиры, в тысяче других мелких подробностей его жизни. Разбогатев, он задумал убрать свой дом на широкую ногу, не пожалел денег на мебель, посуду и прочее, и все это вышло у него как-то по-купечески, без всякой красоты и изящества. Такое же “купеческое” было у него самодовольство, так же грубо хвастал он своим “капиталом”, нисколько не понимая, что человек, перед которым он хвастает, может не только не интересоваться этим, но и прямо обидеться. По-купечески рассчитывался Благосветлов и со своими сотрудниками, любил не доплачивать, и даже не из жадности, а из какого-то странного охотнорядского принципа, и вообще платил ужасно мало. Цвет и красота “Русского слова” Писарев получал всего по 50 рублей с листа, причем, надо заметить, по крайней мере, один из трех написанных им листов не шел по цензурным условиям, а Благосветлов платил лишь за напечатанное. По своей деликатности Писарев денежных разговоров не поднимал, и, по полному отсутствию той же деликатности, Благосветлов все время продолжал платить по 50 рублей серебром, отговариваясь тем, что Писарев работает “очень легко”, что “в крепости расходов мало” и т. д.

Теперь, если мы примем во внимание, что Писарев стал работать в “Русском слове” почти в одно время с Благосветловым, что идея эмансипации личности была полностью разработана им, что в словечках и злобных афоризмах он не ощущал ни малейшей надобности, то к чему же, спрашивается, сводится влияние Благосветлова? К очень и очень немногому, если только к чему-нибудь, хотя сам Писарев это влияние признавал и даже отводил ему большую роль в истории своего духовного развития. Но это делалось преимущественно из вежливости и для показной солидарности. Для меня же несомненно, что на первых порах, по крайней мере, Благосветлов пытался разыгрывать роль ментора; очень может быть, что он заставил Писарева серьезно призадуматься над формулой чистого искусства, но все же не такой Писарев был человек, чтобы говорить с чужого голоса. Любая мысль должна была предварительно войти в его плоть и кровь, органически слиться со всем его миросозерцанием, и тогда только он принимался за ее пропаганду.