Маргерит Юрсенар - Блаженной памяти

Несколько позже, согласно семейному преданию, один из членов семьи дал накануне битвы при Ватерлоо обед в честь маршала Нея; маленькая девочка, сидевшая в тот вечер в конце большого стола, уверяла, что на всю жизнь запомнила, как потные гонцы на взмыленных лошадях то и дело доставляли маршалу нетерпеливые депеши Наполеона. Нынешний Дрион с добросовестностью историка замечает, что в ту пору Наполеон не сомневался в победе, и у него не было причин посылать Нею противоречивые приказы; но я всегда склонна доверять детским воспоминаниям и потому охотно допускаю, что император, даже уверенный в завтрашнем дне, тем не менее передал Нею с нарочным, как он это часто делал, несколько повелительных указаний. Еще менее возможным представляется сегодняшнему Дриону-эрудиту, будто винные пары его предка могли слегка одурманить Нея в день битвы. Но все равно эти рассказы по-своему ценны — они дают нам почувствовать, в какой мере каждая семья в этой стране, непрестанно бывшей ареной сражений, из века в век чувствовала себя причастной к превратностям войны.

Почти все эти старые семьи при заключении браков явно или тайно придерживались определенной политики. Более честолюбивые старались по возможности брать жен выше их самих по социальному положению, облегчая таким образом следующему поколению путь вверх по общественной лестнице; другие, как, например, семейство Картье, похоже, выбирали супругов в узком кругу, в котором непрестанно пересекались одни и те же фамилии. Сыновья Дрионов, видимо, часто останавливали свой выбор на невестах из буржуазной или даже почти деревенской среды, однако несомненно с хорошим приданым, и, наверно, наделенных горячей кровью и известной долей простонародного здоровья: во всяком случае долголетие членов этой ветви контрастирует с довольно короткой жизнью носителей фамилии Картье. У меня такое чувство, что через всех этих Мари или Мари-Катрин, дочерей Пьера Жоржи и Маргерит Дельпор или Никола Тибо и Изабель Мэтр-Пьер, через всех этих Барб Ле Верже и Жанн Мазюр, я прикасаюсь к мощным деревенским корням провинции Эно.

Эта среда была отнюдь не чужда любви к литературе и науке, и, по рассказам, отличалась известной независимостью ума. «Все плохое в потомках Пирме идет от Дрионов», — заявил в недалеком прошлом член первой из этих семей, обращаясь к представителю второй во время охоты, происходившей, по-видимому, в обстановке, далекой от сердечности. Если он имел в виду опасную любовь к литературе и искусству, то он несколько преувеличивал. Моя двоюродная прабабка Ирене Дрион, мать романтичного Октава Пирме и его брата Фернана, по прозвищу Ремо, который отдал дань радикализму и пал его жертвой в лоне приверженной традициям семьи, всю свою жизнь славилась жесткими принципами; с другой стороны, среди предков Октава и Ремо по отцу мы найдем здравых людей, открытых идеям Просвещения, и даже несколько беспокойных душ, тяготевших к индийским сутрам38 и к Сведенборгу.

В 1829 году некий Фердинанд Дрион, владелец стекольных, гвоздильных заводов и угольных копей, вдовевший уже лет пятнадцать, умер, не дожив до шестидесяти в своем поместье Сюарле. Незадолго до кончины этот добрый отец сам разделил свои бриллианты между четырьмя дочерьми в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет. Сестра покойного, некая г-жа Робо, трижды выходившая замуж за французов, последний из которых, двадцатипятилетний молодой человек, взял ее в жены, когда ей было уже за шестьдесят, стала опекуншей девушек. Эта женщина, несомненно не лишенная привлекательности, отдала своих племянниц на воспитание в отель Марникс в Брюсселе, где помещался пансион Французских дам, изгнанных революцией из Парижа. Благочестивые наставницы, почти все принадлежавшие к миру «бывших» (многие из них притом потеряли родных на эшафоте), привили девушкам собственные хорошие манеры дореволюционных времен. Четыре мадемуазель Дрион считались выгодной партией — за каждой в приданое давали угольную шахту. В эту осень и в начале зимы в Сюарле, где под присмотром г-жи Робо жили молодые девушки, вероятно, велось много разговоров о нарядах. В самом деле, надо было позаботиться не только о трауре, поскольку в октябре умер отец, но и о подвенечных платьях или о туалетах для подружек невесты. В феврале в Сюарле Флора вышла замуж за Жозефа-Гислена де К. де М. В июне она несомненно танцевала на свадьбе своей сестры Амели, сочетавшейся браком с Виктором Пирме, сыном крупного местного землевладельца и бывшим лейб-гвардейцем короля Вильгельма39. В апреле следующего года замуж в свою очередь вышла Ирене; она стала женой Бенжамена Пирме, брата Виктора, и таким образом приготовилась войти в историю бельгийской литературы, не столько благодаря подписанным позднее ее именем эссе, сколько благодаря двум своим сыновьям. В этот раз Флора на свадьбе не танцевала. Четырьмя днями ранее в Маршьенне она произвела на свет сына Артура, моего будущего деда. И три дня спустя умерла. Ирене, находившейся в свадебном путешествии в Париже, той ночью приснился кошмар, возвестивший ей кончину сестры.

Следующей осенью в ноябре младшая из сестер, Зоэ, только-только снявшая траур по сестре, вышла замуж за молодого Луи Труа, мироного судью, сына Шарля-Станислава, бывшего депутата Генеральных Штатов Нидерландов. Луи Труа предстояла блестящая администpaтивная карьера: с 1849 по 1870 год он был губернатором Эно. Одна из дочерей этой четы, Матильда, двадцать лет спустя вышла за своего двоюродного брата Артура — таким образом две из сестер Дрион стали моими прабабками.

Весной или в начале лета 1856 года Артур де К. де М., проведя, по-видимому, несколько месяцев в Монсе у своего тестя, губернатора Труа, окончательно водворился в Сюарле со своей женой Матильдой и их первенцем — маленькой Изабель. Матильда снова была в положении: в ноябре она родила в Сюарле мальчика, нареченного Фердинандом, который умер в младенчестве. Если судить по тем обычаям, которые еще сохранились в пору моего детства, г-н Артур и г-жа Матильда, приехав в усадьбу, прошли под аркой, которую украшали гирлянды, перевитые лентой с надписью «Добро пожаловать!» — так, по крайней мере, встречали во французской Фландрии в начале десятых годов даже тех, кто вернулся после трехмесячного отсутствия. От этих времен сохранился парадный портрет Артура, большого франта, во фраке с галстуком тонкого полотна; портрет этот, как и парный к нему, на котором изображена тоненькая Матильда в сильно декольтированном платье с кринолином, ничего о них не говорит. Другой, довольно хороший портрет Матильды, написанный несколькими годами позже, являет нам не столь расфранченную и довольно привлекательную молодую женщину, белолицую и румяную с пышными рыжеватыми локонами — я узнала в них свитые в браслеты волосы, от которых когда-то избавилась. Выражение у Матильды веселое и почти шаловливое. В тот первый вечер молодые супруги, наверно, рано отправились в хозяйскую спальню, где, несмотря на теплое время года, очевидно, развели огонь, чтобы разогнать ледяной холод, присущий домам, в которых долгое время никто не жил: Артур унаследовал Сюарле от своей матери Флоры, и дом, вероятно, оставался необитаемым со времени Флориной свадьбы, и уж во всяком случае с тех пор, как она умерла. Слуги наверняка долго возились, открывая шляпные картонки и дорожные сумки или выгружая содержимое корзинок с провизией в той атмосфере пикника, которая свойственна всякому новоселью; маленькая Изабель спала крепким сном. Г-ну Артуру предстояло прожить в Сюарле тридцать четыре года. Матильда умерла семнадцать лет спустя, через четырнадцать месяцев после рождения своего десятого ребенка.