Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

«Вы понимаете, конечно, что я пишу всю эту прозу не ради прекрасных глаз читателей… Проблема денег немного повлияла на мое решение, и тем не менее я считаю журналистику столь мощным рычагом, что нисколько не огорчусь, если смогу выступить в определенный день перед значительным числом читателей».

Он не презирает деньги и не переоценивает их. Он смотрит на них как на средство для достижения своих целей. Можно ли говорить о бедности молодого холостяка, зарабатывающего от 400 до 500 франков в месяц.

Но речь идет не только о деньгах. Золя нужно еще время. Он работает по десять часов в день. Шесть дней без перерыва. Помимо этого, ему надо по меньшей мере два часа в неделю для статьи в «Пти журналь» и четыре часа для «Салю пюблик». А всяческие неожиданности и переписка! Семьдесят часов в неделю — вот его минимум. Кстати, он частенько наведывается в кабачки художников и ухитряется еще поработать над «Исповедью Клода».

«Теперь мне надо в любом случае идти и идти вперед. Нужно, чтобы страница — хорошо или плохо написанная — появлялась в свет… День ото дня мое положение укрепляется: каждый день я делаю шаг вперед».

Уже год он любовник Габриэллы. Золя считает, что они не должны часто встречаться. Книга счетов подтверждает, что он жертвует радостями жизни в угоду честолюбивым стремлениям и культу труда.

Генеральный прокурор Барош только что отложил в сторону книгу и взялся за перо[19]:

«В соответствии с инструкциями вашего сиятельства я ознакомился с сочинением Эмиля Золя, озаглавленным „Исповедь Клода“… Клоду двадцать лет; он поэт и живет своим трудом; природная гордость уберегла его юность от всякой грязи. Но однажды, уж я не знаю как, случай бросает его в объятья Лоранс, уличной девки, погрязшей в разврате и преждевременно состарившейся…»

Прокурор почесал нос и пробормотал:

— Конечно, автобиография…

«Наутро он стыдится своего мимолетного распутства. Ему хочется выпроводить ее. Но у Лоранс нет ни денег, ни убежища; жалость пересиливает отвращение; из человеколюбия Клод решается оставить ее у себя. Он намеревается но меньшей мере вырвать эту девицу из гнусной жизни; он хочет приобщить ее к чистоте, научить трудиться. Напрасные попытки. Ее сердце и мысль уже давно мертвы, и по странному психологическому стечению обстоятельств именно влияние Лоранс приводит к тому, что ее любовник впадает в пагубное безразличие, из которого некогда он сам пытался вытянуть ее. Клод вскоре замечает, что он любит Лоранс — такую, как она есть… Какое же сильное потрясение помогает ему выбраться из нравственной пропасти? Он видит, как Лоранс почти на его глазах отдается одному из его друзей. Наконец-то его гордость пробуждается; он негодует, бежит из Парижа, возвращается в отчий край, к своей семье, чтобы там залечить сердечную рану и зажечь новый светильник юности и чистоты».

Прокурор подошел к высокому окну и посмотрел на улицу. Начинался снегопад. Снег на фоне ночи. Вот о такой чистоте шла речь! А в конце концов его докладная не опорочит творение этого Эмиля… Эмиль Золя. Золя… Черт возьми, какое гордое имя! Итальянец, что ли? Ну да, в полицейских донесениях говорилось, что отец его — венецианец. Друг Тьера. Хм… Известно также, что у него есть сожительница…. Прокурор листает бумаги. Двадцать пять лет. Да он еще мальчишка… Прокурор опять подходит к бюро. Перо брызжет, он чинит его:

«Следуя направлению реалистической школы, автор в некоторых случаях с явным удовольствием предается анализу постыдных страстей. Он забыл, что, засоряя воображение молодых людей, не очистишь их сердец и что книга, претендующая на утверждение нравственности, должна избегать всего того, что может превратить ее в нездоровое произведение».

Министр юстиции — человек недалекий. Эту оговорку он мог почесть за осуждение, поэтому прокурор уточнил:

«Как бы то ни было, в основе романа нет ничего аморального… Поэтому я полагаю, господин министр, что сочинение, именуемое „Исповедь Клода“, не должно подвергнуться преследованию как противоречащее общественной нравственности».

На губах чиновника промелькнула улыбка. Кстати, Клод — имя начальника сыскной полиции. Н-да… исповедь другого Клода была бы куда аморальнее!

Он запечатал письмо; на пяти восковых печатях красовались императорские орлы.

Он был порядочным человеком и хорошим критиком, этот генеральный прокурор.

Уже в своем предисловии к роману Золя защищался:

«Если постыдная любовь Клода вызовет суровое осуждение, он будет прощен при развязке, когда возродится еще более молодым и сильным и даже узрит бога. У этою ребенка задатки священнослужителя. Может быть, он когда-нибудь преклонит колена»[20].

Прокурор не ошибался. «Исповедь Клода» отчасти автобиографична. (Золя сохранит имя своего героя в качестве псевдонима.) Роман — плод юношеского воображения, насквозь пронизанного мыслями об искуплении. Идея о возрождении падшей женщины, по сути своей романтическая, не раз встречается у Мюссе и Толстого, у Гюго и Диккенса, у Достоевского… Это излюбленная тема романа. Лоранс — не что иное, как результат развития образа падшей женщины, сложившегося у Золя со времен знакомства с несчастной Бертой, прозябавшей в лачуге на улице Суфло. Страстное желание вывести лоретку на путь добродетели (о чем когда-то рассказывал Золя в своих письмах) некоторым образом перекликалось с пережитым.

Следует заметить, что заключительная часть истории — перерождение шлюхи в атмосфере чистоты Прованса — полностью отвечала его тогдашним убеждениям. Он вынашивал это произведение с детства: «Моим друзьям П. Сезанну и Ж.-Б. Байлю». Его роман — это какая-то частица души самого Золя, перевоплотившаяся в образ героя. В нем находим отзвук кредо Золя тех лет: «У Клода задатки священнослужителя». Да. Фраза «Клод жил возвышенной жизнью» — итог романтического преувеличения. Но на этом все и кончается.

Страстный католический критик Анри Гийемен преподносит эту историю несколько иначе. По Гийемену выходит, что «Исповедь Клода» нужно рассматривать как чисто автобиографическое произведение; первый роман писателя всегда такое же большое событие, как первая любовь, и, к сожалению, этому никогда не придают достаточного значения. «Видимо, в январе 1861 года (а может быть, в декабре 1860) Эмиль Золя, — как убеждает Гийемен, — по воле случая познал плотскую любовь с проституткой». Речь, конечно, идет о Берте-Лоранс. Но было ли это для него открытием? Весьма сомнительно. Гийемен продолжает: «Проведя с ней ночь, Золя убедился, что не имеет права расстаться с ней, как делают другие, которые платят и уходят». Гийемен, таким образом, отождествляет Клода и Золя: «Тогда Золя остается с Бертой. Он поможет ей; он будет рассказывать о таких вещах, о которых ей никто никогда не говорил: чистая жизнь, порядочность, добро. Он откроет ей глаза и вытащит из ада, в котором она пребывает». Однако его затея окажется безуспешной. Лоранс слишком погрязла в грехе. Она только усмехается. Он в отчаянии: «Вся грязь человеческая обнажилась передо мной».