Вера Фигнер - После Шлиссельбурга

После этой катастрофы деятельность Общества совершенно замерла. Оно не было закрыто, но в течение целых шести месяцев не обнаруживало никаких признаков жизни: общие собрания не созывались, никаких хлопот об открытии дома правление не предприняло: вероятно, члены были обескуражены и находили полезным некоторое время переждать, ничем не напоминая администраций о существовании Общества. Связь с уездными отделениями склада не поддерживалась, и за время бездействия Общества они затерялись, растаяли, так как одни из учителей были за это время уволены, другие переведены на новые места и по трудности сношений или по небрежности не дали знать ни о себе, ни о судьбе вверенных им книг, а списки, хранившиеся в центральном складе, при разгроме были уничтожены вместе с остальным имуществом.

Весной 1906 г. правление, однако, зашевелилось, и губернатор Фредерикс разрешил произвести в доме ремонт, необходимый после казацкого набега. Внутри все помещение оказалось загаженным; от зимних морозов водопроводные трубы лопнули; мебель, замки были исковерканы, оконные стекла в рамах — разбиты, и пришлось делать большие затраты, чтоб привести все в порядок.

Когда, наконец, в первый раз после разгрома было созвано общее собрание, оно представляло довольно жалкое зрелище: из 300 членов на собрание, на котором присутствовала и я, пришло только 30 человек; они констатировали печальное состояние дел Общества; кроме долгов книжным фирмам, которые кредитовали Общество, никакого имущества в данный момент у него не оказывалось, и потребовалось несколько лет, чтоб Общество вновь встало на ноги и уже с изменившимся составом работников, на основании нового, утвержденного в 1912 году, более широкого устава, развило свою плодотворную деятельность.

Другим центром просветительной деятельности в Нижнем была так называемая секция гигиены: ее председатель доктор Грацианов судился в 1878 г. по «процессу 193-х». Энергичный и неутомимый, он тоже отошел от революционной работы и отдался всецело культурно-просветительному делу. С установившейся репутацией хорошего врача, пользуясь связями в обществе и отношениями с губернатором, Грацианов под флагом секции гигиены создал превосходное учреждение, которое можно бы назвать Народным университетом. Публичные лекции, устроенные Грациановым, происходили в обширном зале купеческого клуба и имели слушателями почти исключительно демократический элемент. Билеты на лекции, ценой по пятачку, передавались в профессиональные союзы, которые создались в Нижнем в революционный период; лекторы были превосходны. Боровой, приват-доцент юридического факультета в Москве, прекрасный оратор, собиравший в университетской аудитории тысячную толпу студентов, читал лекции по рабочему вопросу. Слушать его прекрасные лекции было наслаждением даже для лиц, которым предмет был известен.

Профессор Московского университета Гернет прочел несколько лекций по уголовному праву — репрессия в настоящем и будущем — и был награжден шумными овациями своей многочисленной аудитории. Были и другие хорошие лекторы, привлекавшие слушателей из рабочего класса и торгово-промышленных служащих. Как в тех, так и в других живо сказывалась в то время великая потребность в знании.

После восстания 1905 года Нижегородская тюрьма в 1906 году заключала довольно большой контингент арестованных. Это были интеллигенты, рабочие и крестьяне-аграрники.

Для помощи заключенным в Нижнем, как и в других городах, существовал нелегальный Красный Крест из представителей партий и частных лиц, сочувствующих делу помощи. В числе последних была и моя сестра Евгения, судившаяся в 1880 г. (по делу А. Квятковского) и вернувшаяся из Сибири только в 1896 г. С ней на собрания Красного Креста ходила и я. Тут в первый раз мне пришлось наблюдать недоверие партийных людей друг к другу: социалисты-революционеры подозревали социал-демократов в несправедливом распределении денег между заключенными, обвиняя в пристрастии к партийным товарищам в ущерб идейным противникам. Обратно, социал-демократы подозревали социалистов-революционеров в отдельных сборах в пользу крестьян-аграрников, которых с.-р. постоянно считали обделенными.

Потом из Акатуя я получила письмо от Карповича. Между прочим, он просил денежной помощи каторжанам, и это послужило поводом к организации особой группы, которая должна была заботиться о товарищах, попавших в Сибирь. В эту группу при основании ее была приглашена и я. Рассчитывать на большие сборы в Нижнем, конечно, было нельзя, но группа вместо того, чтобы на первых порах взять на свое попечение только Акатуй, а при увеличении средств распространить помощь и на другие каторжные тюрьмы Сибири, составила обширную программу деятельности. Решили, кроме каторжан, помогать и ссыльно-поселенцам и административно-ссыльным; произвести статистические обследования ссылки, собирать сведения о положении ссыльных и для того организовать анкету; заняться изданием материалов по ссылке и т. д. Мои доводы, что при широком размахе мы не достигнем и малого, не убедили собравшихся на учредительное собрание. Но, как и следовало ожидать, широковещательная программа осталась в области слов: группа действовала недолго и, как я узнала об этом впоследствии, когда покинула Нижний, не осуществила ни одной из своих обширных задач.

Гораздо более, чем люди, «потерпевшие кораблекрушение», и дело помощи ссыльным и заключенным, меня интересовало молодое поколение — революционные деятели текущего момента. По близости, идейной и тактической, между «Народной Волей» и партией социалистов-революционеров, к которым примкнули те землевольцы и народовольцы, которые не отошли от движения (Натансон с женой, Корба и др.), я оказалась в среде, тяготеющей именно к ней.

В то время в Нижнем существовал довольно многочисленный губернский комитет с.-р. Его душой был энергичный и неутомимый Н. А. Ульянов. Его мать, близкий старинный друг А. И. Мороз, бывала у Сажиных, участвовала в О-ве распространения образования в Нижегородской губернии и в Красном Кресте, так что я скоро познакомилась как с нею, так и с Николаем Алексеевичем и через него получала иногда приглашения на собрания с.-р. Так, однажды я была на собрании человек в 30; но вопрос шел о посылке делегатов на съезд (или конференцию с.-р.), и на собрании ничего интересного не было. В другой раз я присутствовала на собрании учителей с.-р. из ближайшего уезда. Но учителей всего было 4 или 5. Доклады о деятельности их были бледны и неравноценны. Это были скорее культурные начинания, и притом в таких же ничтожных размерах, как это было 25–30 лет назад. Так, один из учителей повествовал, что к нему приходят два-три крестьянина, и он читает им вслух легальные книжки. Слушая, можно было подумать, что с тех пор ни культурные потребности населения не расширились, ни рамки работы в деревне не раздвинулись. Наряду с этим бессодержательным докладом молодая сельская учительница рассказала просто и увлекательно о своей деятельности. Канвой для ее работы служил манифест 17 октября, содержание и значение которого ей приходилось объяснять крестьянам. Очень искренно она призналась, как была испугана, когда однажды крестьяне ее села потребовали ее на сход. В то время после манифеста волна погромов прокатилась по городам и селам; в селе, где была школа, велась также черносотенная агитация, и учительница могла ждать избиения. Однако, оказалось, что крестьяне позвали ее, чтоб она растолковала им смысл манифеста и объяснила все, что надо, о новых правах и свободах. Она с успехом исполнила это, и позднее крестьяне, сочувствовавшие ей, устроили в школе ночное дежурство на случай необходимой защиты.