Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Но я-то не журналист. Я-то что сделал? Я ж семейный. Простой рабочий парень. Учиться хочу. Хочу учиться. Не лезу ни в какие важные лица. Простой молодой коммунист, а был – комсомолец. Ну, за что же мне, братцы, эта подлая доля?

В отдел вызывают. В отдел. Что ж я дел… Что ж я сдел… лал-то? И с утра, вот дурак, ничего и не ел… Все детишкам – Пане и Лёле… Вот была б лафа – оставили б на воле. А ведь и Лубянка здесь прямо рядом. Никуда и везти не надо. Раз – и ты там – за оградой. Да кто ж настучал-то, гады? И про что?

Неужто – про то, что учил язык?.. Иностранный язык. Дык… Хорошо учил, сука, да, учил, блин, английский язык… Но ведь не сам же учил – в институте. За что ж вы меня, товарищи, арестуете? Просто успешно вот так сдавал сессию. Вообще – отличник. И уважаю революционную поэзию. Прогрессивного поэта Роберта Бёрнса. Вот.

Ну да. А как ё…нут ногой в живот. Тогда и поспикаешь, Кузя.

А хватятся дома – поймут, что не в вузе?.. Вечером – нет. Ну ладно. Ночью нет. Назавтра – нет. Дарья просто сойдет с ума. И куда же она с детьми, да одна? У меня ж малыши и жена!

Товарищи, минутку!

Ну, ведь не может же быть, чтоб так жутко. Чтоб так страшно крутило кишки.

Стоп. Возьми себя в руки. Выкинь х…ню из башки.

Поздно думать. Вот она – дверь. Подошел. Потянул ее с силою.

И тут пробило: вызвали за фамилию. Что же делать-те, брат, теперь?

Комнатка. Стол. Три стула. Сейф. Двое в форме. Простые. Лыбятся. Садись, товарищ Лорен. Не дрейфь. Что стоишь истуканистой глыбою? Я – капитан Дрюч, а он – капитан Подушкин. Значит, так: рот закрываешь на ключ и открываешь пролетарские уши. Есть к тебе разговор. Правда знаешь английский? Можешь читать? Оч. хор. Want a cigarette? – Yes, please. Короче, объявлен ленинский набор.

Идешь служить в органы. В иностранный отдел.

– Глянь, Подушкин, да парень-то бел как мел.

– Ха! А чего ты хотел? Чтобы он прям здесь поседел? Что ты так ему – с ходу?

Кузя Лорен привстал и негромко пропел: служу трудовому народу!..

Советский Cоюз, 1952 год

Хор пионерской самодеятельности клуба имени пилота Гризодубовой

Красные галстуки,красные флажки,красные лица,красные значки,красные звезды,Кремлевская стена,Красная площадь,прекрасная страна!Мы пионеры,танцуем и поем,все по примеруСталина живем.Мы в нашей школе —лучшее звено,Сталинским вымпеломоно награждено!Мы пионеры,отважными растем.В Красную армиюСкоро мы пойдем.Будем в Красной армииСталину служить,Рубежи родныеНадежно сторожить.Будем мы первымиВ работе и в бою,Звонкой песней славитьРодину свою!Музыка играет,Барабаны бьют!Мы всегда готовы!Сталину – салют!

1946–1958, Москва, центр

Назову сына Ромкой.

Думал Паня по кличке Конек, гуляя с бабаней по Старопименовскому переулку. Бабаня в кирзовой сумке несла маслица пузырек, пять пя́ченых яиц и французскую булку. А Паня глядел по сторонам, эх, все-таки хорошо, что кончилась война… А вон машина Ромки Вахлея. Его папашки, точнее. Черная блестящая, большая, настоящая. Высокая. Такая, что отец его туда не влазит, а входит. И Ромку рядом содит. Так что, когда они едут, видно им всю улицу Горького. А мы гуляем – нам долго еще до обеда. А там – суп, рыбий жир и еще, фу, лекарство какое-нить горькое…

Лучше быть большим. Иметь детей. Тогда никто на тебя не прикрикнет за запущенный патефон. Не накажет за кокнутый плафон. Не заставит жрать бульон. Сам себе будешь фон-барон.

Барон фон дер ПшикПокушать русский шпикДавно собирался и мечтал.Любил он очень шик,Стесняться не привык —Заранее о подвигах кричал…

Клево… Война кончилась, песня осталась. Эх, красивая Утесова Эдит. Был с мамой в кино – ну, красивая Утесова Эдит, да…

Вышли на Горького. Бабаня тянет в магазин «Рыба». Там направо стеклянный бассейн, в нем – карпы, а налево – икра. Красная. Черная. Паюсная. Глыба. Вся в красивых серебряных мисках. Вкусная, сука. Но не попробуешь. Хотя и совсем она близко.

Пане вчера сказали, скоро вернется папа. Ура! Папа вернется! Папа вернется! Прекрасно! Это он заставил фашистов драпать – подполковник Армии красной. Это от него сгущенка и шоколадка, и раскрашенная деревянная лошадка. А старшей сестрице Лёле – новое платье. Лёля большая, учится в школе, с книжкой валяется на кровати… А старшему брату Гене – настоящая кобура… И откуда эта наша фамилия – Лорены? Никто не знает. Ни взрослые, ни детвора.

Вот, говорят, когда мы были в Казани, в эвакуации, Геня дружил с пацанами, и одним таким по кличке Акси-Вакси, они меня не обижали, не обзывали плаксой, и еще был какой-то рыжий с того двора… Только я был совсем маленький – не помню ни х…ра. Ой. Говорят, это очень плохое слово. Да и что ж? Я ж про себя. Просто думаю, размышляю. Смотрю на карпов, скучаю. А братцу Гене клево – шатается по пустырям да гаражам. Вчера показал мне ручку от настоящего финского ножа. А сеструха Лёлька – вредная гада! Вела меня вчера из детского сада, а по пути встала и болтала с другими девками на углу у ограды. А я так жрать хотел…

Мама готовит. Не велит говорить: «жрать», просит говорить «кушать». Генька с сестрой начинают ржать: смешно, говорят, такое слушать. Короче, подставлю гвоздь на стул профуре Лёле, и вообще – подождите, скоро и я буду в школе.

А бабаня-то взяла красной икры в вощеной бумаге. Эх хорошо, война кончилась – много есть всякого в продмаге. И папа вернется. Не пойму: фашистов разбили, Гитлер сдох, говорили, а их всё домой-то не пускают. Приходил бы скорей. Я так скучаю…

– А буги-вуги есть?

– Нет. Отец не разрешает. За буги и по шее схлопотать можно. А Лещенко – есть.

– Ну, тащи Лещенко. И – айда по-быстрому на Песчаную. Там очень не слабая будет компания. Борька, Гаврош, Шаневич Светлана, Серый и сестра его Ульяна.

– Лады. Сделаем.

– Брат-то пишет?

– Ну да.

– И как ему там в артучилище с фамилией Лорен? Типа, товарищ капитан Покабатько, курсант Геннадий Лорен по вашему приказанию прибыл! Курсант Лорен, шарить сортир шаго-о-ом ма-арш! Уссаться можно…

– Ланнна, харррош! Валим на Песчаную.

Часть II

Горячие шестидесятые

Глава 1

Звездный билет

1

Сентиментальное путешествие Василия Аксенова вышло на новый маршрут: началась его писательская биография.

Первые его рассказы шли с пояснением: «Автор – врач. Ему 26 лет. Печатается впервые». Ну, врач… Ну – впервые… Рассказы оказались достаточно хороши, чтобы выйти в «Юности», но внимания критики не привлекли и читательского бурления не вызвали – билетом в славу не стали. Известно не так уж мало историй о том, как способные люди публиковали один-два-три крепких текста, вызывали шум, а в литературе не задерживались.