Николай Раевский - Дневник галлиполийца

Пожалуй, стоит прочесть коротенький очерк «Из истории одного отряда» (Лубенский Куринь). Вспомнили и кошмарные жестокости петлюровцев. Они даже большевиков перещеголяли. Одного офицера, представителя Добрармии, который вышел им навстречу в форме и в орденах (дело было в Чернигове), петлюровцы замучили с азиатским зверством. Ему разрезали живот, прикрепили к деревянному валу кишки и вымотали из живого человека.

30 июня.

Сегодня долго говорил с Е. Он горячо настаивал на необходимости поднять понятие чести офицеров, но, если приняться за это дело слишком горячо, можно только напортить. В результате, пожалуй, укрепится рознь между кадровыми и некадровыми офицерами, которая и так намечается.

1 июля.

Начинаю новую тетрадку — четвертую по счету, не считая отдельных листков. Уже теперь интересно читать собственные писания, относящиеся к началу нашей эмигрантской жизни. Жаль, что пропали под Севастополем те листки, на которые я заносил свои впечатления начиная с середины августа 1920 года. Я делал свои записи нередко под огнем, и в них была свежесть только что пережитых событий.

Сижу около нашей единственной лампы почти совсем раздетый. Душный летний вечер. За неясно-голубой гладью моря виднеются очертания гор Малой Азии. Уверяют, что совсем близко от нас древняя Троя. Несмотря на ночь, громко и мелодично трещат сверчки, какой-то неугомонный кузнечик им весело вторит. На фоне чуть догорающего заката чернеют пушистые ветки пиний и траурно-мрачные кипарисы. Мы сидим с полковником Я. и говорим о последней злобе дня. Только что вывешен приказ: Беженского батальона полковник Щеглов, 45 лет, лишен чина, орденов и воинского звания и приговорен к расстрелу. Приговор утвержден и приведен в исполнение. Обвинение — в палате госпиталя №4 полковник Щеглов бранил Армию и начальников, подрывая веру в успех Армии. Красную армию расхваливал, называя ее «настоящей русской армией». Особо отягчающим вину обстоятельством суд считает штаб-офицерский чин полковника Щеглова. Впечатление от этого расстрела очень большое, но вряд ли эта жестокая мера целесообразна. Второй приказ, обнародованный сегодня, тоже совершенно непонятен. Всех молодых людей, достигших 17 лет и не состоящих в частях, зачислить в военные училища в зависимости от полученного ими образования. Не желающих поступить на военную службу лишить казенного пайка. Что сей сон значит — совершенно не понимаю. Молодые, знающие офицеры очень нужны, но насколько нужны люди, не желающие быть офицерами? Кажется, из всех моих докладов наибольший успех имела моя статья (вернее, речь, так как был написан короткий конспект) «Учащиеся и война» (III). Пришлось повторить ее четыре раза. Кроме того, полковник А. просил меня повторить ее еще раз для штаб-офицеров и, наконец, мне предложили написать уже настоящую статью для журнала Кавалерийской дивизии. Еще раньше меня просил о том же Шевляков (для какого-то ежемесячника, издание которого предположено в Корпусе) и полковник Безак (для журнала юнкеров-сергиевцев){65}.

2 июля.

Расстрел полковника Щеглова по-прежнему служит темой для бесконечных разговоров. По-видимому, большинство офицеров относится резко отрицательно{66}. Некоторые, наоборот защищают суровость меры. Жаль, что этим вне всякого сомнения воспользуются все наши враги — «Последние Новости», «Воля России» и т.д. После обеда заговорили о расстрелах, и кровавый кошмар снова начал вставать в памяти. Поручик П. рассказал несколько страшных сказок действительности.

Расстреливали по приказанию генерала М. группу пленных коммунистов. Дошла очередь до старика, которого сочли за красного добровольца. Перед смертью он сказал: «Я все равно близок к могиле, но я не большевик... Мне так же чужды красные, как и белые. Вы расстреливали, расстреливаете, расстреляете и меня. Но одна просьба — возьмите эти деньги и передайте моим маленьким детям». Кто-то взял деньги (и присвоил их). Старик разделся, сам предложил снять рубашку, чтобы она даром не пропала. Потом стал на колени, помолился и сказал «стреляйте». Когда все было кончено, у офицеров было невероятно тяжело на душе{67}.

В лагере до сих пор были «дворянские вольности» — днем ходили в пижамах, занятий было мало. Сейчас лагерь начали сильно подтягивать. Население гауптвахты № 4 сильно увеличилось. К попаданию туда относятся добродушно. На «губе» завелись забавные традиции — издаются, например, шуточные приказы, подписываемые «генералом от Галлиполи» и т.д.

Вечером. День сегодня был удушливо-жаркий. На солнце, вероятно, больше 40° по Реомюру. Море зеркальное. Волны никакой, а когда входишь в воду — видна вся жизнь моря. Какие-то маленькие полупрозрачные рыбки тихонько плавают, еле шевеля плавниками; снуют туда и сюда мелкие рачки. Вода теплая, как парное молоко. Песок жжет голое тело так, что еле можно лежать.

Последние дни в свободное от занятий время большинство щеголяет дома в одних пижамных штанах. Сейчас (около 9 вечера) я потихоньку пробрался на кладбище. Рисковал попасться на глаза патрулю в своих белых пижамных брюках и туфлях (гауптвахта обеспечена), но мои «танки»{68} набивают ноги. Пытался рисовать могилу турецкого генерала, но сегодня как-то дело не шло.

Днем заседали у генерала (начальника школы). Решили, что занятия продолжатся еще одну неделю, а в четверг будет экзамен. После окончания курса я еще должен остаться в школе две недели, а это мне совсем не улыбается, главным образом из-за практикующейся там выдачи продуктов на руки. Я ничего сам варить не умею и вряд ли когда-нибудь научусь. С другой стороны, если предложат остаться в школе еще на один курс, я попаду в неловкое положение. В батарее, вероятно, будут недовольны.

3 июля.

Днем был у Е. в санатории. Там устроили концерт капеллы. Были Кутепов, Штефон, «американский дядюшка» и много нарядных дам. Каждый раз, как бываю у Е., сердце сжимается, глядя на больных юнкеров. Их, бедняг, полна санатория. Молодые, иногда полудетские лица, под распахнутыми халатами исхудавшее загорелое тело и у некоторых предательский румянец на щеках. Так или иначе, но кандидаты в могилу. Е. храбрится, все уверяет, что выздоровел, — кажется, характерная для туберкулезных черта. Трудно выздороветь, когда питание совсем слабое, хотя и считается «усиленным» по сравнению с лагерным пайком.

Е. рассказал мне некоторые подробности о причине придания суду и расстрела Щеглова. Он действительно вел разговоры явно провокационного характера. Уверял, например, что Врангель в Константинополе торгует вином и т.д. Словом, с точки зрения интересов дела расстрел его, видимо, обоснован.