Григорий Ревзин - Риэго

Хунта не пережила этого своего действия. Не успела она перебраться на остров Леон, в городок Сан-Фернандо, близ Кадиса, как против нее поднялся мятеж. Вдохновителем восстания была сильная кадисская буржуазия. Хунта не нашла себе защитников и в начале 1810 года бесславно закончила свое существование. Ее полномочия приняло регентство из пяти лиц.

В это время местные хунты собственной властью провели выборы в кортесы на основе общей подачи голосов. Правда, областей, где можно было произвести нормальные выборы, оставалось немного. Почти вся страна была захвачена оккупантами. Но трудность обошли простейшим способом: делегатов от занятых провинций избрали из числа их жителей, укрывшихся в Кадисе.

Так родились учредительные кортесы, сыгравшие исключительную роль в политической жизни Испании.

— Да здравствует нация! Да здравствуют кортесы!..

Под низкими сводами старого театра долго не смолкают восторженные крики. Жители острова Леона в этот вечер конца сентября 1810 года празднуют открытие учредительных кортесов Испании и Западных Индий.

Депутаты расположились в партере. Темные буржуазные сюртуки перемежаются с фиолетовыми облачениями епископов, белоснежными кружевами на кафтанах грандов, разноцветными монашескими сутанами. Ложи, выступающие над партером, ломятся от шумливой, возбужденной публики, выкрикивающей приветствия депутатам.

На высоко поднятой сцене царит торжественная тишина. Здесь установлен пышный балдахин. Складки парчи ниспадают на большой, во весь рост, портрет Фердинанда. Король облачен в пурпуровую мантию, на груди сияют ордена и регалии. Рядом с балдахином трон, завешенный алым бархатом: плененный монарх будет незримо присутствовать при трудах избранников верного ему народа.

В зале воцаряется спокойствие. И тогда становится отчетливо слышен гул орудийной пальбы. При каждом ударе, сотрясающем воздух, хмурятся лица. Враг захватил всю страну. Кортесам придется строить новую Испанию под аккомпанемент вражеских батарей.

Кортесы избирают председателя и секретаря.

На трибуну всходит убеленный сединами Торреро, ректор Саламанкского университета. Речь, произнесенная старым профессором в сутане, открывает парламентскую эру Испании:

— Собравшиеся чрезвычайные кортесы представляют верховную власть нации. Они признают своим королем Фердинанда Седьмого. Они не принимают его отречения в пользу Наполеона главным образом потому, что нация не дала на это отречение своего согласия. Кортесы присваивают себе законодательную власть во всей ее полноте, а исполнительную власть вручают лицам, которые будут ответственны перед нацией. Временно, до выбора нового правительства, кортесы признают такими лицами членов регентства. Регентство должно немедленно присягнуть в повиновении законам и признать верховную власть кортесов.

В тот же день, 24 сентября, появился первый декрет кортесов, принятый единогласно и положивший начало преобразованию страны в демократическом направлении. Кортесы провозгласили народный суверенитет и отвергли Байоннский договор о смене династии.

Отныне кортесам предстояло перестроить общественные отношения в стране, исходя из принципа верховенства нации. В этом и только в этом большинство депутатов видело спасение родины от окончательной гибели.

Депутаты остро ощутили величие и ответственность взятого ими на себя дела. Парламент заседал денно и нощно. Ораторы сменяли друг друга на трибуне. Увлекательно говорили они о близком подъеме отсталой страны, о воцарении справедливости и разума в государственном управлении, о грядущем народном счастье.

Это был медовый месяц кадисских кортесов. Многочисленные среди депутатов приверженцы старого не осмеливались еще поднять свой голос и выжидали, пока спадет мощный порыв энтузиазма, охватившего всех — депутатов, войска, жителей Кадиса и всего острова Леона.

Наконец кортесы приступают к систематическому законодательству: надо разработать ряд основных законов, которые устранили бы вопиющие уродства испанской жизни, а затем уже дать стране новую конституцию.

Левое крыло депутатов стало именовать себя сторонниками свободы, по-испански «либералес». Отсюда это крылатое слово проникло в политический словарь всех народов. Либералы кортесов относились с нескрываемым презрением к сторонникам абсолютной монархии, называя их «раболепными». Либералы, глашатаи идей испанской буржуазии, пробудившейся к политической деятельности, были глубоко враждебны клерикально-феодальным порядкам, на страже которых стали раболепные.

Впервые либералы скрестили оружие с раболепными по вопросу о свободе печати. Вождь либералов Аргуэльес доказывал депутатам:

— Разлившийся по Европе свет вышел из этой свободы. Народы возвышались в той мере, в какой пользовались ее благами. Кто противится свободе печати, тот плохой испанец!

Речь Аргуэльеса прерывалась оглушительными аплодисментами из лож для публики.

Один из священников вышел на трибуну и заявил, что свобода печати — враг религии. Нельзя выпускать газеты и книги без цензуры церковных властей.

Другой оратор призывал депутатов-церковников следовать примеру Христа, «который всегда побуждал к свободному обсуждению».

Сильнее всего на кортесы повлияли доводы либерального профессора Торреро:

— Мы установили ответственность правительства, Мы подчинили его нашему контролю. А сами-то мы разве непогрешимы? Или народ не имеет над нами такого же права надзора, каким мы пользуемся в отношении правительства? Только с помощью свободной печати народ может проверить нас и защищать себя как от возврата к самодержавию, так и от страшного стремления к республиканизму.

В последних словах отразились вся особенность народившегося испанского либерализма и глубокое его отличие от великого движения, охватившего за двадцать лет до того соседнюю Францию. Республиканизм был в глазах испанских либералов страшным покушением на «священные права монарха».

Закон о свободе печати приняли большинством двух третей голосов. Всем стало ясно, что в учредительных кортесах либеральные законопроекты восторжествуют, несмотря на козни и подвохи раболепных.

Тут, как гром с ясного неба, на кортесы свалилась большая беда: в Кадис пришли вести о том, что Наполеон собирается женить Фердинанда VII на какой-то австрийской эрцгерцогине и затем посадить его снова на испанский трон. Эта «близкая к истине версия находилась в вопиющем противоречии с романтическим образом беззаветно преданного родине принца. Как?! Фердинанд готов вернуться в Испанию подручным Наполеона!