Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

Я уехал с «Орэро» в Турцию. Забыл обо всем — концерты идут «на ура», мы собираем огромные залы в Стамбуле. И вдруг через несколько дней раздается ночной звонок из советского представительства: пусть Кикабидзе придет. Я думал, дома что-то произошло. Прибежал туда. А меня ждет телеграмма: «Поздравляю, утвержден на главную роль у Георгия Данелия. Познер». Познер был тогда одним из руководителей «Мосфильма», он отец известного журналиста Владимира Познера.

Когда я вернулся, то впервые увидел Данелия улыбающимся. Не сразу узнал его. Смотрю — идет какой-то человек, улыбается. И думаю — где я его видел? Только потом до меня дошло, когда он ближе подошел… Данелия вообще был спокойный-спокойный. И все, мы начали снимать.

Такой фильм, как «Не горюй!», Данелия не снимал ни до этого, ни, конечно, после. Вот так. Повезло мне.

Сам Георгий Данелия так вспоминал съемки своего великого фильма:

— Мы с Резо (Габриадзе, соавтор сценария фильма. — Прим. И.О .) и писали Софико на Софико Чиаурели, Левана — на Серго Закариадзе, солдата — на Евгения Леонова, шарманщика — на Ипполита Хвичиа… А вот что делать с главным героем — Бенжаменом? Бенжамен в романе описан как высокий светловолосый и голубоглазый тридцатилетний мужчина, здоровенный такой детина… Стали мы искать молодого, здоровенного, голубоглазого и светловолосого грузина.

Среди известных актеров такого не было. Стали искать в провинции. И тут я заболел желтухой и угодил в Боткинскую больницу. В Боткинской на лестничной площадке был телефон, и я каждый вечер звонил домой. Мама у меня была как штаб по подготовке картины, докладывала, как идут подготовительные работы в Тбилиси. И как-то я позвонил, а она мне говорит:

— У вас там телевизор есть? Беги быстро посмотри, там твой Бенжамен поет.

В холле по телевизору показывали выступление грузинского ансамбля «Орэро». Я посмотрел на всех солистов, потом позвонил маме:

— Ты кого-то из «Орэро» имеешь в виду или смотришь другую программу?

— Эту смотрю. Присмотрись к тому, который играет на барабане. По-моему, то, что надо.

Я пожал плечами, опять вернулся в холл. На барабане играл худющий брюнет, — он все время скалил зубы. Да, что-то мама перепутала… Какой же это Бенжамен?

Выписался я из больницы, приехал в Тбилиси. Ищем Бенжамена, ищем — не находим. Все не то. Я вспомнил о маминой рекомендации и спросил второго режиссера, Дато Кобахидзе:

— А что, если попробовать барабанщика из «Орэро»?

— Бубу? Нет, он не годится!

Но я попросил вызвать его на всякий случай. Пришел Буба в гостиницу. В моем номере тогда сидели Вадим Юсов, Дато Кобахидзе и жена Юсова, звукооператор Инна Зеленцова.

Как только Буба вошел, я сразу понял — не то. Поговорил с ним для вежливости… Когда за Бубой закрылась дверь, Инна сказала:

— Ну все. По-моему, мы нашли Бенжамена.

— Кого? Его???

И я, и Юсов, и Дато понимали, что никакой он не Бенжамен.

И мы стали опять искать. Ищем-ищем, никто не подходит. Опять вызвали Кикабидзе — решили еще раз попробовать, раз он маме и Инне понравился. Наклеили ему усы, бороду и сфотографировали — на всякий случай. А гримерша Тамара пришла ко мне и сказала:

— Поздравляю!

— С чем?

— С героем. Только бороду ему не надо, одни усы оставим.

Странное что-то получается! Маме понравился, Инне понравился, сейчас Тамаре понравился. Я позвонил сестрам и напросился на чай. Они, как всегда, позвали подруг и соседок, а я взял с собой в гости Бубу. Посидели, выпили чаю. Буба ушел раньше, а я спросил:

— Как вы думаете, взять мне Кикабидзе на главную роль?

И сразу все заговорили:

— Бубу?! Конечно! Он такой симпатичный, его сразу все полюбят!

Говорят, выслушай женщину и сделай наоборот. Но нет правил без исключений. Так что если бы я не посчитался с мнением женщин, то критики, возможно, и не включили бы «Не горюй!» в сотню лучших фильмов ХХ века. И на фестивалях фильм не получал бы призы за лучшую мужскую роль.

Двоюродная сестра Данелия и исполнительница одной из главных ролей в «Не горюй!» Софико Чиаурели всегда с большой теплотой говорила о своем друге и партнере Бубе Кикабидзе. Вахтанг Константинович платил Софико абсолютной взаимностью. Она для него была не только партнершей и подругой, но и соседкой по дому неподалеку от Батуми.

— Мы с Софико Чиаурели дружили очень, но как-то с промежутками. Она очень интересный человек. Я часто ходил к ним домой, меня очень любила ее мама — Верико Анджапаридзе, ее отец. А Гия Данелия — двоюродный брат Софико. Там все так перемешано… И потом нас очень сдружила еще одна картина, «Мелодии Верийского квартала».

В Тбилиси дружба часто перерастает в почти родственные отношения. Так люди чувствуют. Меня не было в городе, когда Софико скончалась, я выступал где-то за границей, на гастролях. И я не видел, как ее хоронили. Поэтому она для меня жива.

Она была легким человеком. Но, конечно, со своей философией. Самоедом она была. Все — для других… Мне Никуша, ее сын, рассказал, что никогда не видел маму больной. А она была очень больна. Ее называли Софико-строитель. Как царь Давид-Строитель — все время что-то строила, делала для внуков, для этого, для того — делала до последней минуты… Так и ушла.

Мы с ней никогда не ссорились. Жаль, что она так рано ушла…

К теме смерти я отношусь спокойно. Правда, думаю об одном моменте. Правнуки людей, которые нечестными методами делают большую политику, будут страдать из-за своих предков. Вот это меня серьезно беспокоит.

А вообще человек пришел в эту жизнь и счастлив, что родился, так ведь? Точно так же мы можем относиться и к смерти.

Дай Бог, чтоб все жили столько, сколько Он дал. Только после себя нельзя гадости оставлять. Вот когда мы сидим с друзьями, вспоминаем ушедших, то уверены, что они нас слышат. Мы сами себе устраиваем праздник — как знак того, что они для нас живы. И боль от того, что близкие ушли навсегда, на какое-то время оставляет.

Сегодня о многом вспоминается. Был такой момент — еще будучи в «Орэро», я заболел и попал в госпиталь имени Бурденко.

И ко мне пришла Нани Брегвадзе. Я уже еле-еле разговаривал. Лежу, наблюдаю, как мои друзья заходят и почему-то оставляют деньги. Решил, что, наверное, уже на похороны. А Нани приехала, прекрасно одетая, села около меня. Я ей все-таки сделал комплимент, сказал: «Какое красивое платье!»

Она решила меня ободрить. «Когда ты умрешь, — говорит, — я у самой дорогой портнихи платье сошью и буду все время рядом с тобой сидеть!» Сейчас-то она спорит, мол, такого не говорила. Но моя жена — свидетельница! Нани очень непосредственный человек.