Александр Костин - Тайна болезни и смерти Пушкина
Поразительно, что Пушкин, обладая пророческим даром, не заметил или не захотел замечать «над бровями надпись ада» у юной красавицы. Он не может бежать. С какой-то трагической обреченностью он признается в письме к сестре: «Боюсь, Ольга, за себя, а на мою Наташу не могу иногда смотреть без слез; едва ли мы будем счастливы, и свадьба наша, чувствую, к добру не приведет. Сам виноват кругом и около: из головы мне выпало вон не венчаться 18 февраля, а вспомнил об этом поздно – в ту минуту, когда нас водили, уже вокруг аналоя».
Во время венчания с аналоя падали крест и евангелие, гасли свечи, сея в душе жениха суеверный страх.
К слову, у матери новобрачной разбивается зеркало. Наталья Ивановна пророчески восклицает: «Добра не будет!»
Марина Цветаева, со свойственной ей нервной точностью, отмечала непреодолимую силу, соединившую несоединимое: «Пара по силе, идущей в разные стороны, хотелось бы сказать: пара друг от друга. Пара – врозь». И еще: «Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место».
А ведь Пушкин, почувствовав, что стремительно стареет, мечтал совсем о другой семейной жизни, что нашло отражение в его автобиографическом романе «Евгений Онегин», в последней главе которого поэт пишет:Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка
Да пьяный топот трепака
Перед порогом кабака.
Мой идеал, теперь – хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой.
Последняя строчка воспроизводит русскую поговорку. «Сам большой» – это сам себе хозяин, это ощущение обретенной семейной независимости. Так виделся Пушкину его дом. И жена входила в эту атмосферу домашней, покойной, благополучной жизни как главное и созидающее начало. Годилась ли юная Натали на роль такой хозяйки?
Из писем Пушкина ясно, что пришлось ей нелегко. Во-первых, денежные дела с самого начала были расстроены и омрачали жизнь будущих супругов еще с помолвки. Наталья Ивановна Гончарова отказалась дать приданое своей дочери, но потребовала от жениха, чтобы он возместил отсутствие такового. Этого, с ее точки зрения, требовали приличия.
В письме к П.А. Плетневу от 16 февраля 1831 года из Москвы в Петербург Пушкин как бы отчитывается о своих финансовых делах и ожидает пополнения семейного бюджета только за счет литературной деятельности: «Через несколько дней я женюсь: и представляю тебе хозяйственный отчет: заложил я моих 200 душ, взял 38000 – и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым – пиши пропало. 10000 Нащокину, – для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17000 на обзаведение и житие годичное. В июне буду у вас и начну жить en bourgeois [50] , a здесь с тетками справиться невозможно – требования глупые и смешные – а делать нечего. Теперь, понимаешь ли, что значит приданое и отчего я сердился? Взять жену без состояния – я в состоянии, по входить в долги для ее тряпок – я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе. Делать нечего: придется печатать мои повести. Перешлю тебе на второй неделе, а к святой и тиснем…»
Юной Натали предстояло вести хозяйство и дом в условиях, так сказать, повышенного риска. Никакого верного дохода у Пушкиных не было. Отцовское имение Болдино было разорено, вокруг Михайловского шла долголетняя семейная тяжба, которую все время подогревал муж сестры Пушкина Ольги, от Гончаровых помощи ждать не приходилось, а литературными трудами петербургский образ жизни поддерживаться не мог.
Похоже, что в первый год семейной жизни Наталья Николаевна хозяйствовала не очень уверенно, что вызвало недовольство мужа:...16 декабря 1831 года
«За стол я заплачу по моему приезду: никто тебя не просил платить мои долги. Скажи от меня людям (т. е. Василию и Алексею), что я ими очень недоволен… Ты пляшешь по их дудке; платишь деньги, кто только попросит; эдак хозяйство не пойдет».
Но уже в следующем году молодая жена поэта, по-видимому, берет дом в свои руки и действует достаточно решительно.
...25 сентября 1832 года
«Какая ты умненькая, какая ты миленькая! Какое длинное письмо! Как оно дельно! Благодарствуй, женка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден, отобедав дома, ужинать в клобе».
Судя по последней фразе, в первый год семейной жизни «щей горшок» еще не насыщал истосковавшегося по семейному уюту холостяка. Но Наталья Николаевна постепенно входит в роль уверенной домоправительницы.
...3 октября 1832 года
«Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Ай да хват баба! Что хорошо, то хорошо».
В 1833 году Наталья Николаевна сама находит новую квартиру и сама же переезжает на нее с дачи. «Если дом удобен, то нечего делать, бери его, – пишет ей Пушкин, – но уж по крайней мере усиди в нем».
Энергии у юной хозяйки было, видимо, вполне достаточно. Поэтому Пушкин доверял ей самостоятельно вести дом в продолжение своих, порой долгих, отлучек. Весной 1834 года она отправляется с маленькими детьми в Москву, а затем в родовое именье Гончаровых. Путешествие многодневное и по тем временам очень изнурительное, дети еще совсем крошки, но она отлично справляется со всеми хлопотами.
Ежегодные переезды на дачу с детьми, домочадцами, скарбом и даже библиотекой – тоже дело Натальи Николаевны. Если учесть, что чаще всего в это время Наталья Николаевна была беременна, то это похоже на домашний подвиг....14 мая 1836 года
«Ты уж, вероятно, в своем загородном болоте. Что-то дети мои и книги мои? Каково-то перевезли и перетащили тех и других? И как перетащила ты свое брюхо? Благословляю тебя, мой ангел».
Но не будем обольщаться: разумной и экономичной хранительницы домашнего очага из Натальи Николаевны не получилось. Денежные затруднения с новым годом все более омрачали жизнь Пушкина. Выход был один – покинуть Петербург, уехать в одно из имений, в «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». «Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе, – писал жене Пушкин 29 мая 1834 года, – и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольствия». Но, как уже было показано выше, Наталья Николаевна ни об отъезде из Петербурга, ни об отставке мужа не желала и слышать. Он ее предупреждает о возможном своем уходе из жизни (лет через 10–15 – похвальный оптимизм). Но Натали слишком молода, чтобы заглядывать в такую временную даль, а сегодняшняя жизнь в столице в самом центре столичного бомонда – так прекрасна. Она только что совершила свое царственное вхождение в блистательные петербургские дворцы. Она самозабвенно любила балы, и оно простительно. «Во дни веселий и желаний я был от балов без ума», – читаем мы в «Евгении Онегине». Наталья Николаевна переживала именно такое время. Она была окружена поклонением, красота ее достигла полного расцвета, и даже частые роды не испортили ее умопомрачительно тонкой талии. Она еще не натанцевалась, не накокетничалась и не готова была навеки спрятать свою прославленную всеобщей молвой красоту в глухой деревенской «обители». Все это естественно, и этого следовало ожидать. Не случайно в одном из писем 1832 года Пушкин напомнил жене печальную русскую песню:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
