Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты - Олег Андершанович Лекманов
Надежда Яковлевна в долгу не оставалась. В частности, кавычки, в которые заключена мандельштамовская характеристика собственной внешности из письма к Надежде Хазиной от 5 (18) декабря 1919 года, ясно показывают, что поэт здесь цитирует постоянное обращение к нему адресата: «Твой О. М.: „уродец“»236.
Приведем также фрагмент из воронежского письма Сергея Рудакова к жене от 23 ноября 1935 года:
Она его называет все время: «Мой ребенок, мой дурак» (и так все время: «Дурак, хочешь чаю?» etc.). И это «тон», ласковость. Или еще. О<ська> сидит с ногами на кровати, а Н<адин>: «Видала, что детей и стариков ссылают, но чтобы обезьяну сослали, первый раз вижу». А О<ська> улыбается с видом дурачка237.
Эмма Герштейн резюмировала:
Большую роль в этом доме играл культ уродства. Целая система обыгрывания своих физических недостатков порождала особую свободу общения, объединяющую всех бывающих здесь238.
Можно предположить, что мандельштамовский «культ уродства» и вовлечение в этот культ Надежды Яковлевны стали действенным противоядием от культа красоты и «красавиц тогдашних», который тоже исповедовался поэтом.
Петербургские красавицы не вносили в жизнь Мандельштама почти ничего, кроме «смущенья, надсады и горя». Первый, пусть временный успех ждал его с Мариной Цветаевой, которая в воспоминаниях о Мандельштаме специально подчеркнула, что она «никогда не была ни очень хорошенькой, ни просто хорошенькой»239. В 1919 году поэт сделал еще один и решительный шаг от «европеянок нежных».
Как мы еще увидим, впоследствии Мандельштам несколько раз возвращался к прежнему культу. Много лет спустя после его смерти Надежда Мандельштам не без горечи отметила на полях мандельштамовского собрания сочинений: «Любил, но изредка чуть-чуть изменял»240.
Однако, пережив очередной приступ влюбленности, Мандельштам в итоге каждый раз оставался с женой.
2
Описанное нами отношение Мандельштама к будущей жене радикально отличалось от его прежних влюбленностей с самого начала. Ольга Гильдебрандт-Арбенина вспоминала о разговорах, которые поэт вел с ней в 1920 году, после первого периода пребывания с Надеждой Хазиной в Киеве:
О своем прошлом М<андельштам> говорил, главным образом, – о своих увлечениях. Зельманова, М. Цветаева, Саломея. Он указывал, какие стихи кому. О Наденьке «и холодком повеяло высоким…» очень нежно, но скорее как о младшей сестре241.
Вполне естественно, что и те стихотворения Мандельштама разных лет, которые были связаны с его возлюбленной, а потом женой, кардинально отличаются от поэтических обращений Мандельштама к «европеянкам нежным».
Первым из них стало стихотворение, процитированное в только что приведенном фрагменте мемуаров Ольги Гильдебрандт-Арбениной. В книге Мандельштама «Tristia» оно озаглавлено «Черепаха»:
1
На каменных отрогах Пиэрии
Водили музы первый хоровод,
Чтобы, как пчелы, лирники слепые
Нам подарили ионийский мед.
И холодком повеяло высоким
От выпукло-девического лба,
Чтобы раскрылись правнукам далеким
Архипелага нежные гроба.
2
Бежит весна топтать луга Эллады,
Обула Сафо пестрый сапожок,
И молоточками куют цикады,
Как в песенке поется, перстенек.
Высокий дом построил плотник дюжий,
На свадьбу всех передушили кур,
И растянул сапожник неуклюжий
На башмаки все пять воловьих шкур.
3
Нерасторопна черепаха-лира,
Едва-едва, беспалая, ползет.
Лежит себе на солнышке Эпира,
Тихонько грея золотой живот.
Ну кто ее такую приласкает,
Кто спящую ее перевернет?
Она во сне Терпандра ожидает,
Сухих перстов предчувствуя налет.
4
Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница.
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба,
И колесо вращается легко242.
Мы не будем разбирать это сложное и густо насыщенное цитатами стихотворение – его уже несколько раз очень хорошо проанализировали наши предшественники. Отметим только, что сама Надежда Мандельштам назвала эти стихи «брачными», то есть написанными в честь ее тогда еще не оформленного официально союза с поэтом243. Также отметим, что упоминание о выразительной детали внешности Надежды Хазиной – ее «выпукло-девичьем лбе» отнюдь не вписывает Надежду Яковлевну в ряд канонических красавиц. Эмма Герштейн, интерпретируя это стихотворение, пошла еще дальше и предположила, что внешностью Надежды Хазиной навеян центральный его образ – черепахи244, но мы в правильности такой интерпретации не уверены.
Связанным именно с Надеждой Хазиной, во всяком случае в своем первоначальном варианте, кажется нам стихотворение «Ласточка», которое обычно включают в серию поэтических текстов Мандельштама, обращенных к Ольге Гильдебрандт-Арбениной. Вот этот первоначальный вариант, датируемый ноябрем 1920 года:
Снова ночь. Рыданье Аонид
Пустого хора черное зиянье
Где ты слово: щит и упованье
Твой высокий лоб, твой гордый стыд
[Сбрось повязку] <пробел> [вернись]
И среди беспамятства и звона
Нежной вестью, царской дочерью явись
Ласточка, подружка, Антигона…245
Легко заметить, что в качестве ключевой приметы внешности адресата здесь упоминается ее «высокий лоб» (портретная деталь, перекликающаяся с «выпукло-девическим лбом» из стихотворения «На каменных отрогах Пиэрии…», посвященного Надежде Хазиной). Из итоговой редакции стихотворения эта деталь была элиминирована, зато там, как и в стихотворении «На каменных отрогах Пиэрии…», возник украинизм («прокинется»), вполне уместный в поэтическом тексте, навеянном воспоминаниями о киевлянке246:
1
Я слово позабыл, что я хотел сказать:
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.
2
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет,
Прозрачны гривы табуна ночного,
В сухой реке пустой челнок плывет,
Среди кузнечиков беспамятствует слово.
3
И медленно растет, как бы шатер иль храм,
То вдруг прокинется безумной Антигоной,
То мертвой ласточкой бросается к ногам,
С стигийской нежностью и веткою зеленой.
4
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья,
Я так боюсь рыданья Аонид,
Тумана, звона и зиянья.
5
А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты
