Николай Павленко - Петр II

Пока же Меншиков обратился с пространным письмом к императору. Он не признавал за собой никакой вины: «Никакого вымышленного перед вашим величеством погрешения в совести моей не нахожу, понеже все чинил я ради лучшей пользы вашего величества». Далее следовала просьба о всемилостивейшем прощении, освобождении от ареста и, наконец, «дабы ваше величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе».[61]

Прошение осталось без ответа — неписаные законы того времени не предусматривали пощады для поверженных в борьбе за власть. И разве сам светлейший забыл, как он остался глухим к просьбам родной сестры о помиловании ее супруга, Антона Девиера?

За арестом последовал указ, подписанный Петром II в Верховном тайном совете 8 сентября. Его составил Остерман:

«Понеже мы всемилостивейшее намерение взяли от сего времени сами в Верховном тайном совете присутствовать и всем указам отправленным быть за подписанием собственных наших рук и Верховного тайного совета, того ради повелели, дабы никаких указов или писем, о каких бы делах оные ни были, которые от князя Меншикова или от кого иного партикулярно писались или отправлены будут, не слушать и по оным отнюдь не исполнять, под опасением нашего гнева, и о сем публиковать всенародно во всем государстве и в войске из Сената».[62]

Указ 8 сентября оформил устное повеление о неисполнении распоряжений, исходивших от Меншикова. Но его значение этим не исчерпывается — указ косвенно отменял регентство и объявлял двенадцатилетнего отрока полновластным монархом. Однако указ имел не столько практическое, сколько теоретическое значение: он никак не отразился на поведении Петра, по-прежнему находившегося в плену стороннего влияния. Пустым оказалось и обещание юного императора присутствовать на заседаниях Верховного тайного совета.

На следующий день, 9 сентября, Верховный тайный совет в присутствии Петра определил судьбу Меншикова: было решено лишить князя всех чинов и орденов и отправить его в ссылку в принадлежащее ему имение Раннебург. Решение Остерман оформил указом, подписанным Петром…

На сборы опальному вельможе предоставили сутки. 10 сентября жители столицы наблюдали княжеский поезд из 42 повозок, нагруженных всяким добром и челядью, и четырех роскошных карет, в которых восседали князь и члены его семьи. Княжеские придворные ехали в десяти колясках, каждая из которых была запряжена парой лошадей. В общей сложности штат слуг состоял из 148 человек.[63] Если бы участники кортежа не были одеты в траурные одежды, то можно было принять растянувшийся на сотни саженей поезд за парадный переезд знатного вельможи в другой дворец или в старую столицу.

Демонстративный выезд опального вельможи вызвал раздражение верховников. Вдогонку за поездом один за другим отправлялись курьеры с новыми повелениями: сначала отняли у драгун оружие, затем самих драгун, потом отобрали четыре ордена. Наконец, специальный курьер был отправлен для того, чтобы изъять у бывшей невесты кольцо, полученное ею от жениха во время помолвки.

В чем причина постигшей князя катастрофы? Вина за происшедшее во многом лежит на нем самом. Власть настолько вскружила голову светлейшему, что он вел себя и при Екатерине I, и особенно при Петре II как некоронованный монарх, которому все должны повиноваться. Его отношение к другим вельможам, грубое, деспотичное, не терпящее возражений, вызывало у них раздражение и ропот, которые когда-то должны были закончиться взрывом. К этому следует добавить не отличавшееся деликатностью отношение князя к отроку-императору, а также роль Остермана, исподволь разжигавшего ненависть к князю.

Очевидно и другое — отрок в одиннадцати— или двенадцатилетнем возрасте не мог без внушения извне свалить Меншикова. В данном случае честолюбивые планы Андрея Ивановича совпадали с интересами императора и его сестры: все они тяготились грубой опекой князя. Князь смотрел на императора как на несмышленого ребенка, нуждавшегося в ежеминутном присмотре за его поведением. Он бесцеремонно подавлял волю Петра, хотя, по словам Маньяна, и опасался, что это могло породить «сопротивление желаниям князя».[64] Не подозревал Меншиков о коварной роли наставника императора.

Сказанное подтверждает прусский посол Мардефельд: «Должно сознаться, что князь принял все меры к тому, чтобы ускорить свое падение, и легкомысленно отказывался от всего того, что ему советовали добрые люди для его охраны, но он следовал единственно своей страсти к деньгам и необузданному честолюбию. Ему должно было действовать заодно с Верховным тайным советом, поддерживать государственный строй, им самим заведенный, и этим приобрести и удержать за собой расположение императора и великой княжны Натальи Алексеевны. Но его действия были прямо противоположны всему этому: он присвоил себе роль правителя, прибрал к своим рукам все финансовое управление и располагал всеми деньгами, как военными, так и гражданскими, по своему усмотрению, как настоящий император.

Самому императору и великой княжне он досаждал самым чувствительным образом и отказывал обеим в самом необходимом, в том ложном мнении, что таким образом он их будет держать под своим присмотром».

Суждение Мардефельда вполне разделял Лефорт. Он выразил его короткой фразой в донесении от 23 августа: «Меншиков так себя поставил, что царь не может ни видеть, ни слышать его».[65]

К падению Меншикова современники отнеслись по-разному. Совершенно очевидно, что все, кому он доставлял неприятности, выражали чувство нескрываемой радости, как, например, герцог Голштинский и его супруга Анна Петровна, покинувшие Россию по принуждению князя. Находясь в Киле и получив известие об опале Меншикова, Анна Петровна саркастически писала своей сестре Елизавете: «Что изволите писать об князе, что ево сослали, и у нас такая же печаль сделалась, как у вас».

Радовался и подвергавшийся преследованию Меншикова Феофан Прокопович. По случаю рождения Анной Петровной сына он отправил ей поздравительное письмо, в котором излил всю накопившуюся злобу на повергнутого князя: «Этот бездушный человек, эта язва, этот негодяй, которому нет подобного, вас, кровь Петрову, старался унизить до такой низкой доли, из которой сам рукою ваших родителей был возведен почти до царственного состояния, и вдобавок наглый человек показал пример неблагодарной души в такой же мере, в какой был облагодетельствован. Этот колосс из пигмея, оставленный счастием, которое довело его до опьянения, упал с великим шумом».