Дуглас Рид - Хотел ли Гитлер войны. Беседы с Отто Штрассером

Гитлер с ходу отверг эти намеки (которые на деле оказались правдой). Конечно, он был социалистом, сказал он, но социалистом другого толка, нежели Отто Штрассер. И все неурядицы происходят именно из-за того, что он, Отто Штрассер, не понимает этих вещей. «Я куда как более правильный социалист, чем, например, этот ваш богач граф Ревентлов (граф Ревентлов, бывший офицер ВМФ, в то время поддерживал Штрассера, однако впоследствии перешел на сторону Гитлера)[34]. Даже сегодня я не допускаю, чтобы мой шофер ел не ту же пищу, что и я».

Это был крайне необычный аргумент, поскольку явно немногим шоферам доводилось видеть, чем питается Гитлер. Но эти слова наглядно показывают, что подразумевали под словом «социализм» некоторые люди. Гитлер продолжал:

«То, что вы называете социализмом, на самом деле дурного пошиба марксизм. Основной массе рабочих нужны только хлеб и зрелища; «идеалы» им совершенно ни к чему, а потому мы не можем рассчитывать на то, что завоюем среди них какую-то популярность».

Эти слова позволяют нам понять корни той самой симпатии, которой Гитлер так долго пользовался (пока не заключил пакт с большевиками) среди правящих классов Англии. Они также восхищались социализмом (в ограниченном формате) – и Гитлер, и этот его ответ как нельзя точно отражают эти самые границы.

«Нам нужен качественный, отборный, новый правящий класс, – сказал Гитлер. – Причем тот, который, в отличие от вас, уже не будут трогать слова о любви к ближнему. Он будет четко понимать, что его, господствующая раса, дает ему право на управление; и он не колеблясь будет сохранять за собой это право повелевать массами».

Отто Штрассер с заслуживающим уважения упорством вновь и вновь пытался вернуть беседу на какой-то рациональный уровень, чтобы перейти к четкому обмену вопросами и ответами по конкретным проблемам.

«Господин Гитлер, – сказал он, – меня ваши взгляды, честно говоря, ошеломили. Я считаю вашу расовую теорию абсолютно ошибочной. На мой взгляд, раса – это всего лишь исходный строительный материал, и в отношении германского народа в его формировании приняло участие четыре или даже пять рас. Этот конгломерат народов сформировали политические, климатические и иные влияния, наряду с факторами внешнего воздействия и ассимиляционными процессами, происходившими внутри. И вот эти-то исторические процессы привели к появлению третьей и высшей формы, того, что мы сегодня называем «нацией». В нашем случае она появилась на свет в августе 1914 года. Ваши же расовые теории отвергают утверждение о том, что немецкий народ является нацией. Они отвергают то, что, по-моему, является целью и смыслом грядущей немецкой революции».

Вот что ответил Гитлер. «Ваши слова – чистейшей воды либерализм. Не существует иных революций, кроме как революций расовых. Нет никаких экономических, политических или социальных революций. Есть только борьба более низшего, в расовом смысле, класса против правящей более высшей расы».

Этот небезынтересный пассаж проливает новый свет на всю теорию Гитлера. Случись так, его идеи были бы восприняты эксплуататорами по всему миру, в том числе евреями и представителями других наций. Надо отметить, что тогда, в 1930 году, он ни словом не обмолвился о евреях – и это он, главный антисемит, который так часто использовал евреев в качестве своих агентов. На самом деле это была абсолютно новая концепция расы, причем она была более замысловатая, чем та, которую сегодня полностью приписывают ему. Бедные в ней считались низшими созданиями не только в классовом, но и в расовом отношении; богатые же были предназначены не только для того, чтобы править – они были также и более высшей расой. На моей памяти это самая совершенная расовая теория, и если бы Гитлер разъяснил ее предельно четко всему миру на несколько лет раньше и при этом еще бы убрал всю эту дребедень по поводу евреев, то сегодня, по моему убеждению, он был бы самым уважаемым правителем в Европе. Ему даже не повредил бы пакт, подписанный им с большевиками – нужно было только вовремя представить на обсуждение эту замечательную доктрину.

«Вы, господин Штрассер, – неистовствовал Гитлер, стуча кулаком по столу (при этом стол аж подпрыгивал), – не понимаете всех этих расовых вопросов. А поскольку вы не знаете ничего в этой области, то и строите ошибочную внешнюю политику. Например, вы неоднократно высказывались публично в пользу так называемого Индийского освободительного движения, хотя на самом деле это всего лишь обычное восстание подчиненных индийских народов против высшей англо-нордической расы. Нордическая раса имеет право править миром, и мы должны это право сделать путеводной звездой нашей внешней политики».

Очень жаль, что книга Отто Штрассера, в которой содержится эта беседа, не стала достоянием широкой общественности еще несколько лет назад и что Гитлер не стал почетным членом клубов в Симле, Бомбее и Калькутте, которые просто обласкали бы его, достигни эти милые слова ушей остального мира. В следующем предложении он высказывается в том же духе:

«Именно по этим соображениям мы никогда не сможем объединиться с Советской Россией, где еврейская голова покоится на русско-татарском теле. Я знаю славян по своим родным местам. Раньше, когда на славянском теле сидела немецкая голова, сотрудничество с Россией было возможно, и Бисмарк сделал это. Сегодня же подобный шаг будет просто преступлением».

Отто Штрассер отвечал, что он просто не может понять таких взглядов по вопросам внешней политики. Единственное, с чем следует считаться – полезна или вредна для Германии та или иная линия в области внешней политики. Первый вариант, по его словам, был единственно правильным – хотя само по себе данное государство ему лично могло либо нравиться, либо, наоборот, вызывать отторжение. Второй вариант, по его убеждению, был неприемлем – причем вне зависимости от его личной привязанности к данному государству и его населению.

В сфере внешней политики для Германии было жизненно необходимо, говорил он, отбросить путы Версальского договора, причем в поисках держав, чьи интересы по этому вопросу могли хоть как-то совпадать, он остановился только на Италии и России. Именно поэтому он полагал, что сотрудничество с Италией будет мудрым и дальновидным шагом, хотя сами по себе итальянцы его не привлекали. Более того, он даже считал теоретически возможным сотрудничество с Россией, хотя большевизм был ему столь же антипатичен, как и фашизм. Когда на кону стояли интересы Германии, ему было безразлично, кто перед ним – товарищ Сталин или синьор Муссолини, мистер Макдональд или месье Пуанкаре.