Дуглас Рид - Хотел ли Гитлер войны. Беседы с Отто Штрассером

Разговор, начавшейся именно на такой ноте, сохранил аналогичный настрой до самого конца. Следующий упрек Гитлера относился к одной статье, в которой, как он пожаловался, «была проведена граница между идеей национал-социализма и личностью фюрера, причем идея была поставлена даже выше фюрера».

Штрассер, решивший не выражать своего неуважения к Гитлеру, сказал, что он придерживается точно такого же мнения. «Фюрер может заболеть, умереть или, быть может, отойти от идеи, но сама идея имеет божественное происхождение, и она вечна».

А вот это, сказал Гитлер, «совершеннейшая ерунда, место которой за кухонным столом… это худший образчик демократического трепа. Фюрер и идея едины, и каждый национал-социалист должен подчиняться приказам фюрера, который воплощает в себе идею и один знает ее конечную цель».

«Это, господин Гитлер, – спокойно возразил Отто Штрассер, – учение римской церкви, папства и итальянских фашистов. Для меня идея – это жизненно важная вещь. Я говорю о национал-социалистической идее, и дело моей совести решать, когда появляется расхождение между понятиями «фюрер» и «идея»».

Гитлер на дух не выносил подобного рода рассуждений; люди, произносившие такие слова, были для него чуть ли не умственно неполноценными, а потому только благосклонность Провидения не позволила этой встрече завершиться жутким конфликтом. Но в багаже у фюрера был проверенный годами ответ на все случаи: дисциплина. «Вы говорите об этой дурацкой демократии, – сказал он, – но это приведет к разрушению нашей партии, которая основана на дисциплине. А я вовсе не намерен убивать партию из-за каких-то самодовольных писак. Вы намерены подчиниться нашим правилам, по примеру своего брата, или нет?»

Таким образом, уже в самом начале спора, продолжавшегося почти два дня, Гитлер прибегнул к избитому возражению «патриотов» следующего рода: «Вы задали вопрос, на который я не могу ответить. Я должен напомнить вам о необходимости соблюдения дисциплины. И вы не должны рассуждать на тему «почему», ваше дело – делать то, что я говорю вам. А я ничуть не сомневаюсь в том, что я – прав. И что бы было со всеми нами, если бы вы начали думать над тем, а всегда ли я прав? Вот этого я не потерплю. Потому что иначе вы можете пойти совершенно в иную сторону, может быть, даже в лучшую по сравнению с тем, куда предполагаю идти я. Но это уже чистой воды большевизм. Повторяю – чистой воды большевизм. Дисциплина, уважаемый господин! Только дисциплина приведет вас туда, куда я намерен двигаться».

Мы снова видим поразительное сходство ситуации с теми стычками, которые были в 1914 году у Штрассера с плац-парадными «остряками», коих он так не любил. «Самоуверенные умники», «самодовольные писаки», «пианисты налево, а те, кто говорит по-английски или по-французски направо. А теперь самоуверенные умники, говорящие по-английски или по-французски, могут идти мыть сортиры».

Штрассер ответил, что он имеет некоторое представление о дисциплине еще со времен войны и что не дисциплина, а только совесть и чувство долга руководили им, причем не им одним, на протяжении последних, не самых радостных месяцев. Он попросил Гитлера не заниматься самообманом и не испытывать иллюзий по поводу дешевых славословий собравшихся вокруг него…

Гитлер прервал его: «Я запрещаю клеветать на моих соратников».

Штрассер отвечал: «Господин Гитлер, нам незачем вводить друг друга в заблуждение. Немногие из этих соратников способны подумать и сформулировать свое собственное мнение, и уж совсем единицы – даже из их числа – имеют мужество заявить о нем во всеуслышание, если оно отличается от вашего мнения. Или вы думаете, что мой брат был бы таким дисциплинированным, если бы он не зависел от вас финансово, по своей депутатской работе?»

После этих слов Гитлер пригласил Штрассера последовать примеру брата, предложив ему должность начальника партийной прессы, если он приедет в Мюнхен и будет работать под его, Гитлера, руководством. Штрассер заявил, что он сможет сделать это только при условии, если они найдут общий язык по фундаментальным вопросам политики – по поводу идеи, а также (и это главное), если будет проведена всесторонняя дискуссия по всем вопросам, в частности, по вопросам внешней политики и отношению к социализму. Для этого он готов приехать на месяц в Мюнхен и уладить все эти дела с Гитлером, а также с Альфредом Розенбергом, враждебное отношение которого – в качестве духовного суфлера национал-социалистической партии – к себе он остро ощущал.

Но тут прозвучал ультиматум, причем в той самой форме, в какой он появится впоследствии в разговорах с канцлеров фон Шушниггом, президентом Гахой и многими другими. «Время для подобных предложений истекло, – сказал Гитлер. – Мое терпение кончилось».

Он пригрозил, что если Отто Штрассер не примет сей же час решения о предложенной ему должности руководителя партийной прессы – вне зависимости от его убеждений или обещаний со стороны партии, – то он исключит его самого и его сторонников из партийных рядов и разорвет все отношения между партией и Kampfverlag. Здесь Гитлер применил тот же самый метод, который впоследствии будет применять во время аннексии территорий различных государств. Отто Штрассеру угрожали банкротством, но обещали пощадить, если он возьмет предложенную ему взятку. Шушниггу угрожали вторжением, но при этом говорили, что лично ему не будет ровным счетом ничего, если он только «легализует» эту акцию, обратившись с призывом о помощи.

Штрассер отвечал, что Гитлер, конечно же, располагает всеми средствами, чтобы выполнить свои угрозы, но если он сделает это, то тем самым подтвердит подозрения Отто Штрассера насчет того, что настоящим движущим мотивом было его неприятие социалистической доктрины, которую Kampfverlag – согласно обещаниям партии и Гитлера – проповедовала уже пять лет. Именно это и было главной причиной, по которой Гитлер хотел уничтожить Kampfverlag – из-за его публикаций и влияния на северо-германское отделение национал-социалистической партии. Он хотел отделаться от издательского дома, чтобы спокойно сотрудничать с правыми и иными реакционерами.

Гитлер с ходу отверг эти намеки (которые на деле оказались правдой). Конечно, он был социалистом, сказал он, но социалистом другого толка, нежели Отто Штрассер. И все неурядицы происходят именно из-за того, что он, Отто Штрассер, не понимает этих вещей. «Я куда как более правильный социалист, чем, например, этот ваш богач граф Ревентлов (граф Ревентлов, бывший офицер ВМФ, в то время поддерживал Штрассера, однако впоследствии перешел на сторону Гитлера)[34]. Даже сегодня я не допускаю, чтобы мой шофер ел не ту же пищу, что и я».