Иван Просветов - 10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

Слова «много беспорядка», использованные без пояснения, как само собой разумеющиеся, выдают отношение самого Василия Григорьевича к положению дел на родине.

О политической обстановке в России накануне падения монархии написаны тысячи статей и десятки, если не сотни монографий. Вместо пересказа результатов исторических исследований предлагаю обратиться к оценкам современника событий, находившегося на Румынском фронте. «Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты, – резюмировал генерал Деникин. – [С началом войны] Государственная Дума, дворянство, земство, городское самоуправление были взяты под подозрение в неблагонадежности, и правительство вело с ними формальную борьбу, парализуя всякую их государственную и общественную работу, В то время как в союзных странах вся общественность приняла горячее участие в работе на оборону страны, у нас эта помощь презрительно отверглась, и работа велась неумелыми, иногда преступными руками… Правительственными мероприятиями, при отсутствии общественной организации, расстраивалась промышленная жизнь страны, транспорт, исчезало топливо. Правительство оказалось бессильно и неумело в борьбе с этой разрухой, одной из причин которой были, несомненно, и эгоистические, иногда хищнические устремления торгово-промышленников… Назначения министров поражали своей неожиданностью и казались издевательством. Страна устами Государственной Думы и лучших людей требовала ответственного министерства» [33].

Зимнее затишье обошло стороной Румынский фронт. Стычки и перестрелки на позициях не прекращались. Янчевецкий предупреждал генерал-майора Мосолова: «Среди румын говорят, что значительное количество румынских офицеров не желает покидать страну и уходить в Россию в случае дальнейшего германского наступления и предпочитает германское иго» (29 декабря 1916 года). «Почему-то среди военных царит убеждение, что если немцы займут всю Румынию до русской границы, то в Румынии воцарится полное спокойствие» (8 января 1917 года со ссылкой на беседу с представителем консервативной партии) [34]. Сообщения не были пустым беспокойством: на исходе зимы полковник Стурдза, командир одной из самых боеспособных бригад, перейдет к противнику и начнет подписывать прокламации за выход Румынии из войны.

О доверительности отношений корреспондента ПТА и чрезвычайного посланника свидетельствует приписка на документе от 22 января 1917 года с обзором прессы и действий румынских властей: «Мой брат, бывший с начала войны в австрийской тюрьме, накануне действительно освобожден и прибыл в Стокгольм» [35]. Дмитрий Янчевецкий в августе 1915 года на процессе по делу «русской партии в Галиции» был приговорен венским военным судом к смертной казни за шпионаж. Благодаря хлопотам испанского посла австрийцы заменили казнь пожизненным заключением, а 17 января 1917 года обменяли журналиста на президента Львовского магистрата, находившегося в русском плену.

Румынский фронт в ожидании наступления жил своими заботами. И вдруг…

«Первого или второго марта впервые стали передаваться слухи о каких-то беспорядках в Петербурге, о демонстрациях рабочих, о вооруженных столкновениях на улицах. Ничего определенного, однако, известно не было, – вспоминал Петр Врангель, в ту пору генерал-майор, командовавший в Румынии конной бригадой, разместившейся на зиму под Кишиневом. – 4-го или 5-го марта часов в восемь вечера меня вызвал из города к телефону генерал Крымов: „В Петербурге восстание, государь отрекся от престола, сейчас я прочту вам манифест, его завтра надо объявить войскам“… Первые впечатления можно характеризовать одним словом – недоумение. Офицеры, так же как и солдаты, были озадачены и подавлены. Люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе». «Войска были ошеломлены, – подтверждал Антон Деникин в „Очерках Русской Смуты“. – Тихое, сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего императора… Отречение государя сочли неизбежным следствием всей нашей внутренней политики последних лет. Но никакого озлобления лично против него не было… Армия тогда была послушна своим вождям. А они – генерал Алексеев, все главнокомандующие – признали новую власть» [36].

В Яссах перехватывали сообщения центрального германского радиотелеграфа, и Янчевецкий регулярно докладывал Мосолову о содержании этих радиограмм. Телеграммы за 3—7 марта, отмечал он, свидетельствуют, что расчет немцев на беспорядки и анархию в России не оправдался. «Германофильски настроенные румыны очень удручены русскими известиями…». 13 марта Янчевецкого принял премьер-министр Румынии Ионел Братиану, прежде не встречавшийся с журналистами. «Мы констатировали в отношении нового русского правительства желание бороться со всей энергией, на которую способен великий народ, —заявил он корреспонденту ПТА. – Вот почему я желаю быть первым среди союзников, чтобы установить дружественные отношения с новым правительством». «События в Петрограде сильно волнуют румынский двор, правительство и общественные круги, – телеграфировал Янчевецкий в Петроград во второй половине марта. – Скорейшее укрепление порядка внутри России при одновременных успехах наших на фронте – это наиболее действительное средство противодействия германофильским проискам в Румынии» [37].

Стратегическое наступление русских армий, намечавшееся на апрель 1917 года, откладывалось. Неизвестно, выезжал ли Янчевецкий в Петроград, но сын Миша оставался с ним после эвакуации из Бухареста. За ним по-прежнему присматривала секретарь Мария Маслова. В Бухаресте и Яссах у отца бывала Женя, учившаяся в последних классах гимназии не в Петрограде, а в Одессе. «Приезжала в Яссы Ольга Петровна, чтобы повидаться и меня забрать к себе, но отец не отдал, несмотря на то, что тут шла война. У него были свои соображения, которые мы никогда с ним не обсуждали», – вспоминал Михаил Янчевецкий.

Когда и почему отношения Янчевецких дали трещину – неясно. «Они с Ольгой Петровной как-то с самого начала разлучались очень часто», – сожалел Михаил Васильевич. У каждого вдали друг от друга складывалась собственная жизнь. Когда они были вместе, Василий Григорьевич поддерживал увлечение жены пением. В 1915 году Ольга поступила в Школу сценического искусства Петровского, одновременно брала уроки оперного вокала и занималась у знаменитого исполнителя цыганских романсов Петра Истомина. Думая об актерской карьере, она выступала в одном из театров миниатюр, ставших невероятно популярными в Петрограде. Летом 1917 года режиссер молодого, но уже известного Театра музыкальной драмы предложил ей место в своей труппе. И сразу – роль Кармен на открытии осеннего сезона.