Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны - Алексей Архипович Леонов
Вдобавок к изматывающим физическим тренировкам нас зачислили в Высшую военно-инженерную академию имени Жуковского (которую иногда называют советским Вест-Пойнтом), чтобы получить надлежащую научную подготовку.
Курс обучения включал много дисциплин, в том числе физику, математику, металлургию, конструирование летательных аппаратов и техническое черчение. В Жуковке приходилось пахать как лошадь. Но был среди ее преподавателей тот, кто вселял в нас такую уверенность, уважение и преданность, что мы не переставали относиться к нашей работе с огромным энтузиазмом. Это профессор Сергей Михайлович Белоцерковский, доктор технических наук в высоком воинском звании и к тому же лауреат Государственной премии.
В первый раз мы все явились на его лекции в сентябре 1961 года в военных кителях, с полными книг портфелями под мышкой, как первоклашки, которые не знают, чего им ожидать. Увидев, что́ находилось в аудитории, мы застыли от изумления. Там стояла огромная аэродинамическая труба и много моделей различных самолетов. Мы сгрудились вокруг, изучая каждую по очереди, а когда в зал вошел Белоцерковский, Юрий Гагарин тут же скомандовал нам всем «смирно».
– Товарищи офицеры! – воскликнул он, и его голос отдался громким эхом под потолком зала. Потом, обращаясь к Белоцерковскому, Гагарин произнес:
– Товарищ полковник! Курсанты Центра подготовки космонавтов в сборе.
– Садитесь, товарищи офицеры, – ответил профессор, и мы расселись, чтобы впервые как следует рассмотреть того, кто будет преподавать нам самые сложные предметы следующие несколько лет. На его кителе не топорщилось ни складочки, а галстук был исключительно аккуратно завязан – признак его тщательности и аккуратности. Волнистые седые волосы Сергея Михайловича лежали в легком беспорядке, что полностью соответствовало его образу ученого. Его взгляд переходил от одного курсантского лица к другому, внимательно останавливаясь на каждом, – вовсе не демонстрация превосходства, а, скорее, знак того, что он рад встрече с каждым из нас.
– Как я понимаю, все вы высококлассные летчики-истребители со значительным опытом полетов на самых современных самолетах, – начал он. – Теперь же давайте углубимся в то, почему эти аппараты, которые тяжелее воздуха, способны летать… Потом приступим к обсуждению, и, кто знает, возможно, мы с вами спроектируем новый тип воздушно-космического самолета.
Именно это мы впоследствии и сделали. Белоцерковский рассказал нам о том, что нас ждет на его курсе, и с того дня у нас с ним ни разу не возникало проблем с взаимопониманием. Нас всегда потрясала способность Сергея Михайловича чертить цветными мелками на доске графики и диаграммы безо всяких чертежных инструментов так правильно и четко, что, казалось, они сходят прямо со страниц учебника. Белоцерковский относился к каждому курсанту отряда как к яркой индивидуальности и поощрял проявление самых лучших наших качеств. Шаг за шагом изучаемые темы становились все сложнее, но каждый раз, когда Сергей Михайлович собирался изложить нам новую непростую тему, он делал это одинаково:
– Ну что, ребята-гусята, – говорил он. – Посмотрим, что тут у нас дальше.
Как-то раз мы пригласили профессора на важный футбольный матч команд высшей лиги. Отчасти мы думали, что нашли способ «подмазать» его, поскольку, как мы надеялись, он будет из-за этого более благосклонен на экзаменах. Но еще мы просто хотели, чтобы он отдохнул. Но даже тут он умудрился отыскать материал для урока по аэродинамике.
Когда одному из игроков удалось забить фантастический гол, толпа зрителей просто взорвалась: кто-то отчаянно радовался, а другие просто выли от восторга. Неискушенному наблюдателю казалось, что мяч просто не должен был попасть между стойками ворот. Мы тоже недоумевали, как же так получилось. Но профессор лишь негромко пробормотал:
– Интересная задача… На следующей лабораторной работе займетесь ее решением.
Именно это мы потом и делали, помещая модель футбольного мяча в аэродинамическую трубу. Нам удалось показать, как именно при закрутке мяча изменялась траектория его полета, и затем применить полученную математическую модель к расчету посадочных траекторий шаровидных спускаемых аппаратов наших «Востоков» и «Восходов».
Как бы увлекательно ни шли наши занятия в Академии Жуковского, их приходилось втискивать в то свободное время, что оставалось после программы тренировок. Вначале я чувствовал неловкость. Я отставал по успеваемости от других студентов, большинство из которых учились как очники. Меня даже пытались перевести в группу к девушкам. Когда я отказался, мне пришлось заниматься самостоятельно. На учебу уходили практически все мои выходные и вечера следующие семь лет. В конце концов я окончил учебную программу даже на полгода раньше некоторых студентов-очников, с которыми начинал, и получил высшее образование по инженерной специальности, а позже стал кандидатом технических наук.
В конце нашего первого года в академии, сдав несколько сложных экзаменов, мы получили официальное звание «космонавт». Это означало «путешественник в космосе», то есть в околоземном пространстве или Солнечной системе.
Мы считали, что американский термин «астронавт», подразумевающий полеты к другим звездам, чрезмерно напыщен. Между собой мы даже шутили, что мы-то не астронавты, а простые космонавты.
Дэвид Скотт
Затерянная в Высокой пустыне в 100 милях к северо-востоку от Лос-Анджелеса база Эдвардс оказалась местом не для слабаков. Она находилась далеко от благ цивилизации, и условия обитания там были самые спартанские, если не сказать хуже. Но я принимал это со смирением. Попав туда в июле 1962 года, я оказался именно там, куда стремился. Солнце целыми днями сияло в жарком безоблачном небе, а для летчика это куда лучше, чем постоянно затянутый серой пеленой небосклон Европы и унылая болтанка в сырости и холоде.
Самое главное, что на Эдди жил и работал Чак Йегер. Я его воспринимал не просто как живую легенду – я много слышал о нем от своего бывшего соседа по комнате в летной школе. Тот служил в эскадрилье Йегера, когда Чак в начале 1960-х командовал подразделением во Франции. Мой сосед без конца с восторгом говорил о духе боевого товарищества в эскадрилье Йегера и страстно доказывал мне, что Чак – невероятный пилот. К моему появлению на базе Эдвардс в 1962 году Йегер как раз занял пост командира школы летчиков-испытателей. В те два месяца, которые я провел в ожидании начала программы подготовки, я уже довольно близко узнал этого человека, хотя называл его уж точно не «Чак Йегер». Ведь я был тогда просто капитан и обращался к нему лишь «Полковник Йегер, сэр!».
Довольно
