Слезы пустыни - Халима Башир
— Твой последний шанс, — прошипела мисс Урса. — Я приказываю тебе начать уборку. Последний шанс — ты слышишь меня? Или я сообщу директрисе.
— Ну и сообщайте, — ответила я. — Сообщайте. Я вас не боюсь, и ее не боюсь, и вообще никого. Я только Бога моего боюсь.
Мисс Урса развернулась и исчезла. Секунду я смотрела ей вслед. Волна облегчения накрыла меня. А потом страх и беспокойство вернулись с удвоенной силой. Господи, что же я натворила?! И что они теперь со мной сделают?
Долго ждать мне не пришлось.
Когда линейка закончилась, меня отправили в кабинет директрисы. Она сидела за столом, сверля меня холодными темными глазами. Я стояла перед ней, стараясь не выказывать страха. Твердым, ровным голосом она передала мне слова мисс Урсы. Правда ли это? Правда ли, что я отказалась делать уборку? Правда ли, что я открыто не повиновалась учительнице, оскорбив ее в школьных стенах? Если это так, то я грубая, невоспитанная девчонка и меня надлежит очень строго наказать.
Я начала излагать историю со своей точки зрения, приказав себе не терять самообладания. Они могут избить меня до полусмерти, но лучше так, чем позволить мисс Урсе или кому-либо из них тиранить меня.
Я призналась, что не послушалась мисс Урсу, но только потому, что она была ко мне несправедлива. Я убрала свою половину классной комнаты. А если Саира не выполнила свою часть работы, наказывать меня за ее оплошность нечестно. Я вообще не собираюсь терпеть несправедливости от кого бы то ни было. Я буду отвечать только перед Богом.
— Надо же, никогда не слышала такой наглости! — напустилась на меня директриса. — Никогда! Перед Богом можешь отвечать за этими стенами, но не в моей школе. Здесь ты будешь отвечать передо мной. А теперь ступай! Убирайся прочь, чтобы глаза мои тебя не видели! Мне нужно подумать, что с тобой делать…
Я вернулась в класс, гадая о возможных последствиях и почти жалея, что директриса не избила меня на месте — тогда со всем этим было бы покончено. Сейчас же угроза наказания нависала надо мной, как смертный приговор. Однако, несмотря на мои тревоги, в тот день со мной больше ничего плохого не случилось. По дороге домой я размышляла, чем обернулась идея отца дать мне образование.
Он убеждал меня, что отъезд в большую школу станет чудесным, сказочным приключением. Я верила каждому его слову. Но знал ли он, что меня ждет? Как знать, не лучше ли было мне остаться в деревне и ходить в местную школу? По крайней мере, там я была бы с моей семьей, с моим народом, и никто не обижал бы меня. Тоска по семье отдавалась болью в сердце. И я скучала по дружеской толкотне, по шуму и легкой, незамысловатой деревенской вольнице.
Дядя сообщал о моих школьных успехах отцу, который, однако, ничего не знал о неприятностях, поскольку единственным человеком, с которым я их обсуждала, была Мона. Она посоветовала мне не создавать себе проблем, а делать то, что говорят учителя. Но по какой-то причине я просто не могла заставить себя пойти на это. Если мне предстояло оставаться в этой школе, я должна была бороться за то, что считала правильным. Я просто хотела, чтобы ко мне относились справедливо и как к равной.
Прошла неделя, и между мисс Урсой, директрисой и мной возникло нечто вроде напряженного перемирия. Но я знала, что это ненадолго. Всякий раз, когда я видела их вместе, они глядели на меня, злобно хмурясь, словно волки; на мрачных лицах читался некий злой умысел. Я всеми силами старалась избегать их и в страхе ждала, что будет, не сомневаясь, что бунта мне не простят.
Саире, моей нерадивой напарнице, я ни словом не обмолвилась о случившемся. Тем не менее она стала вести себя странно по отношению ко мне. Всякий раз, проходя на свое место у стены, я должна была протискиваться мимо нее, и, пропуская меня, она непременно вздыхала и фыркала, словно невыразимо страдала. Она будто намеренно провоцировала меня.
Я пыталась сосредоточиться на зачетах, до которых оставалось меньше двух недель. Дни летели, заполненные учебой, и я делала все возможное, чтобы избежать неприятностей. Результаты, вывешенные на доске объявлений, ошеломили меня: я оказалась первой в классе по всем предметам, кроме арабского. Мона и другие чернокожие африканские девочки пришли в восторг. А вот Саира и другие мои одноклассницы-арабки, похоже, были не очень довольны.
На следующий день за мной приехал отец. Я забросила сумки в кузов его обожаемого лендровера, махнула на прощание подругам, и мы тронулись в путь. Взяв курс на лесную чащу, отец протянул мне пакет печенья. Счастливая, я грызла его, а отец вводил меня в курс новостей. Затем сказал, как он гордится моими достижениями. Конечно, при упоминании о школе все неприятности всплыли у меня в памяти.
— Как прошли экзамены? — с нетерпением спросил он.
— Первое место в классе, — ответила я.
— Вот это да! Ратиби! — с криком восторга отец шмякнул руками по рулю. — Я же говорил — эта белая ресница породила истинного гения и удачу тоже!
Я кивнула и уставилась в окно. Я только что провела три месяца в незнакомом месте, где взрослые ужасно издевались надо мной. Мне хотелось стряхнуть с себя все плохое, и отец был единственным человеком в мире, перед которым я могла открыться.
— Лучшая в классе — во всем? — спросил он.
Я фыркнула, пытаясь сдержать слезы:
— Во всем, кроме арабского.
Отец посмотрел на меня и снизил скорость. Я продолжала глядеть в окно, пытаясь скрыть от него свои эмоции.
— Ратиби, все в порядке? — мягко спросил он. — Ты в порядке?
— У меня все отлично, — солгала я.
Моя нижняя губа задрожала, как у Мохаммеда, когда он собирался плакать.
— Ну, арабский — подумаешь, дело, — сказал отец, останавливая машину. — Ты скоро его подтянешь…
— Да тут другое, — выпалила я, разражаясь слезами. — Это ты во всем виноват…
Отец заглушил двигатель и потянулся, чтобы обнять меня. Секунду или около того я сопротивлялась, а потом кинулась к нему на шею. Он снова и снова повторял, как сильно он меня любит и как дома все скучали по мне, пока я полностью не выплакалась.
— Ты мне все наврал, абба, — говорила я,
