Жаклин Жаклин - Жан-Клод Грюмбер
Сюзанна же, получив в семейной книжке запись «скончался» — в Дранси, ладно, но какая разница, «скончался», — сочла, что кое-что выиграла, не войну, конечно, но как минимум битву, и могла теперь писать после своего имени замужней женщины: «Сюзанна, вдова Грюмбер, урожденная Хац». Хац — с «Х». Вся остальная родня, отец, мать, братья, сестры, звались Кацами, с «К», так что она всю жизнь прожила под фальшивым именем. В общем, отныне она была «Сюзанна, вдова Грюмбер», и это казалось ей более респектабельным, более достойным матери двоих детей, которые оба получили свидетельство о начальном образовании и росли в чудесном статусе «Опека нации»[25]. Не надо оваций.
Сюзанна, вдова Грюмбер, скончалась во вторник около пяти часов. По вторникам после обеда я навещал ее в доме престарелых на берегу Марны. Максим приходил по средам, или четвергам, или даже иногда по пятницам, а я по вторникам и воскресеньям, с тобой или с Ольгой, а иногда и в другие дни, один или с Максимом.
Но в тот вторник я был записан к офтальмологу в клинике Общества взаимопомощи в области народного образования. Максим предложил пойти вместо меня. Так что в четыре-пять часов я был в клинике, а поскольку я расширяю зрачки плохо, скажем так, медленно, пришлось закапать мне в оба глаза — тогда у меня еще были оба глаза — шесть флаконов расширяющих капель. Маленькое уточнение: сужаю я их еще медленнее, чем расширяю. Так что я расширился и, значит, ничего не видел, просто сидел в приемной, ждал, удивляясь, что, уже расширившись, приходится ждать. Наконец появился офтальмолог, впустил меня в свой кабинет, усадил на табурет, но сам не сел. Оставшись стоять, он сказал мне примерно следующее: «Я не смогу вас осмотреть». Я хотел было запротестовать, возмутиться, но он жестом заставил меня замолчать. «Звонила ваша жена, вам надо ей перезвонить». Я ощупью набрал номер ателье. Трубку взяла ты, и тебе выпало сообщить мне, что Максим говорил с тобой, не зная, где меня искать.
Он пришел незадолго до пяти часов. Было еще светло, погода хорошая, и он предложил выйти прогуляться по саду. Она не хотела, ворчала: «Ты пришел слишком поздно, скоро стемнеет». Максим помог ей вдеть руку в первый рукав пальто, и, когда подставил второй, она упала.
А меня там не было.
За несколько лет до этого у нас с тобой, к нашей радости, появилась маленькая девочка, Надя, которую особо рьяная сотрудница мэрии непременно хотела назвать Надин. Я вежливо, но твердо сказал, что и мать, и я, отец, хотим, чтобы ребенка звали Надя. Надин, повторила она с широкой улыбкой.
После двух-трех вежливых заходов я предложил ей по-быстрому завести себе девочку, которую она может назвать Надин, если хочет, а наша будет зваться Надей.
Надя задохнулась во сне в возрасте пяти месяцев.
А меня там не было.
Я с Полем и Лулу уехал тогда в Бретань подыскать дом на август. Это ты обнаружила малышку бездыханной в кроватке, это тебе пришлось бежать с ней на руках за помощью, в отчаянии, тем ранним, холодным и пустынным утром.
Так что я не приобрел никакого опыта в кончинах, разве что из книг. Успокаивая меня, некоторые из моих друзей утверждают, что не нужны какие бы то ни было знания, чтобы умереть в свою очередь самому. Я согласен, однако предпочел бы по обыкновению не присутствовать при собственной кончине.
Ты ушла в 23:20 4 мая 2019-го, в день рождения Ольги. Ты спокойно уснула около половины десятого, и мы все ушли. В 23:20 мы были у Паскаля и Каро, за подобием именинного пирога, чтобы не огорчать Жанну, которая так любит дни рождения и пироги тоже, когда зазвонил телефон и нам сообщили, что ты угасла во сне.
А меня там не было.
Успокойся, незнакомый друг, где бы ты ни был, когда уходит любимый человек, ты ни за что не окажешься в нужном месте и, что бы ты ни сделал, что бы ни сказал или не сказал, ты себе не простишь. В книгах, фильмах, стихах, песнях, рассказах тот, кто остается, принимает с уст любимого человека произнесенные шепотом последние слова: «Я умираю без ненависти в сердце к немецкому народу… и я хочу, чтобы ты жил и чтобы у тебя был ребенок», Манушян[26]. А Морис Фельд, мой кузен, расстрелянный в семнадцать лет, написал из тюрьмы Санте 22 августа 1942-го своей сестре, тоже заключенной: «Когда ты прочтешь это письмо, меня уже не будет в живых. Я понимаю, какую боль причинит моя смерть тебе и особенно нашей бедной матери. Я хотел бы знать, мальчик у тебя или девочка, но уверен, что твой ребенок будет прекрасен». Ребенок, маленькая девочка, тоже умерла в тюрьме. А сегодня, за восемьдесят, что может сказать тот, кто уходит, тому, кто остается, и что может сказать тот, кто остался, той, что ушла? До скорого?
Ты не поверишь
Ты не поверишь, с тех пор как ты ушла, я сожительствую в доме, в нашем доме, да, да, со старой развалиной, у которой только его простата на уме и артроз бедра на языке. В его оправдание позволю себе оговориться, надо признать, что упомянутая простата — не лучшее из творений создателя в плане локализации, функций и прочего. Наконец, чтобы закрыть это простатическое досье, теперь известно и научно доказано, что у женщин ее нет и они прекрасно без нее обходятся, что никак не вредит ни их красоте, ни здоровью. В наши времена равенства полов это непорядок, верно? Кому жаловаться? Никому. Создатель всего и вся, в том числе и этой исключительно мужской простаты, был мудр и не создал гарантийного обслуживания и даже никакого бюро претензий. Дураков нет! Ладно, проехали. Вернемся к старому хрычу. Я его не выношу, особенно с тех пор, как он утверждает, что и сам потерял недавно дорогого, очень дорогого человека. Он действует мне на нервы. Вдобавок он возомнил себя бог весть кем или бог весть чем под предлогом шумного успеха книги, неожиданного, запоздалого и, скорее всего, незаслуженного.
Он сидит, развалившись в кресле, целыми днями, и когда мне
