Глаз бури - Питер Рэтклифф
Однажды теплым днем — погода здесь оказалась намного лучше, чем я помнил по прежним временам, проведенным в том городе, — в приемный покой поступил мужчина, который упал и порезал колено. Подмигнув нам, дежурная медсестра сказала, что теперь наша очередь заниматься пациентом. Когда мы вошли туда в своих зеленых халатах, парень лежал на кровати в отгороженной занавеской кабинке. Медсестра повернулась к моему напарнику и спросила:
— Ты много раз накладывал швы, Колин?
Колин, обладавший настолько густым ланкаширским акцентом, что из него можно было бы делать вату, покачал головой и признался:
— Ну, разве что на кусках резины и апельсинах.
В этот момент парень с поврежденным коленом подорвался с кровати и закричал:
— Я не апельсин! Не трогайте меня!
Через два дня в приемный покой поступил столяр, проткнувший себе ладонь деревянной стамеской. Теперь настала моя очередь играть в доктора, и я вошел в его палату вместе с медсестрой-студенткой, потрясающей блондинкой по имени Энн. Мы начали выполнять процедуру «неприкосновенности»[47]. Вымыв руки, и положив пакет с медицинскими средствами на бок, мы открыли его пластиковыми щипцами и после этого ни к чему не прикасались голыми руками.
Я осмотрел рану мужчины, ощупывая его руку руками в перчатках, на что он сказал:
— Все в порядке, док?
Я пробормотал в ответ:
— Да, спасибо, все в порядке.
На самом же деле, я так нервничал, что у меня тряслись руки. Выбирая шов для зашивания разреза, я оставил его слишком коротким и протянул нить прямо через рану, проделав в общей сложности это пять раз. Когда пациент спросил, сколько швов ему уже наложили, я ответил:
— Ни одного.
— Забавно, — сказал он. — Я несколько раз почувствовал, как проходила игла, когда все было готово.
В конце концов, после дюжины попыток, мне удалось наложить три шва на ладонь парня, что, казалось, сделало свое дело. Энн стояла позади него и с глупым видом смеялась над моими усилиями. По итогу, мне удалось сделать ему противостолбнячный укол, перевязать его и отправить в обратный путь.
В следующую субботу вечером мы с Колином сорвались с работы в больнице около девяти часов вечера, чтобы пойти в ночной клуб. Отправляясь в заведение под названием «Менестрель», мы оба были уверены, что там никто нас не узнает, и оказались правы — пока вдруг кто-то не крикнул из бара:
— Все в порядке, док?
Это был тот столяр из приемного покоя. Он стоял там и махал мне забинтованной рукой, потом купил мне пинту пива и рассказал всем девушкам, которые были рядом с ним, как я зашивал его рану и перевязывал руку. Несколько смущенный и слегка обеспокоенный тем, что мой благодарный пациент может узнать, что я весьма далек от того, чтобы быть врачом или даже квалифицированным парамедиком, я пробормотал что-то о том, что делал так много всего, что уже и забыл. Смеясь, столяр рассказал, что когда он рассказал своей сестре, местной медсестре, как его руку зашивал врач в зеленом халате, она ответила: «Не будь дураком. Зеленые халаты носят только санитары». Тогда он подумал, что ее замечание было смешным, так что если он прочтет эти строки, то будет знать, что его сестра оказалась почти во всем права.
На курсах, на которые нас отправляли, случались свои забавные моменты, то таковые происходили и в нашей повседневной жизни на Брэдбери Лэйнс. В мобильной роте, как и в других подразделениях, все военнослужащие, у которых не было своих домов в Херефорде, жили в общих комнатах в длинных деревянных бараках, которые являлись характерной чертой лагеря и которые существовали там еще до расквартирования Полка. Единственное уединение обеспечивали шкафчики, разделявшие койки.
Однажды ночью мы с моим другом, которого неизменно называли «Джимми» в честь известного диск-жокея, спали в своих койках, когда дверь приоткрылась, и на цыпочках вошел Тафф, еще один мой приятель, с которым мы вместе прошли Отбор. Несмотря на все попытки не шуметь, он нас разбудил, отчасти потому, что он был не один. Он тайком пробрался в лагерь с женщиной и, оказавшись в безопасности, привел ее в наше расположение. В полумраке, из-за стоявших шкафчиков, она не смогла разглядеть, что мы спим в одной комнате.
Парочка улеглась на его кровать, и наш товарищ спросил ее, что ее возбуждает. Мы с Джимми молчали и заворожено слушали, как она ему рассказывала, и через несколько минут они уже вовсю занимались сексом. Оба настолько увлеклись, что не обращали никакого внимания на окружающую обстановку, но когда мы услышали, как Тафф сказал ей не разговаривать с набитым ртом, мы, двое слушателей, не смогли удержаться от сдавленного смеха.
Она тут же прекратила свое занятие и тревожно прошептала:
— Что это за шум?
Наш приятель сказал ей, что в углу сидит попугайчик, и попросил ее продолжать то, что она делала. Они занимались сексом почти всю ночь, что лишний раз доказывает, что все эти чертовы марши не обязательно делают человека неспособным к дальнейшим физическим нагрузкам…
Но даже если не обращать внимания на такие случаи, наш распорядок дня был довольно неформальным, и весьма далек от муштры и хрени, принятых у парашютистов. Каждое утро появлялись ротные сержанты, и мы все собирались в комнате для совещаний, где проходило совещание всего личного состава эскадрона, которое мы называли «молитвой», а затем, если ничего не происходило — то есть не было никаких курсов, учений или операций, в которых мы участвовали или которые мы планировали, — то остаток дня принадлежал нам.
В те дни, вскоре после того, как я впервые вступил в ряды САС, мы могли закончить всю работу к десяти утра, что оставляло нам периоды, которые мы называли «прайм-тайм»[48]. Те, кто жил вдали от расположения, могли пойти домой, а любой из нас мог выйти и поразвлечься, хотя нам не разрешалось покидать пределы лагеря.
Помню, как в июне, в понедельник вечером, я вернулся из своей первой боевой командировки в рамках операции «Буря» в Дофаре. Мы отсутствовали пять месяцев, и когда автобус спускался с холма Каллоу по дороге из Росс-он-Уай, мы вдруг увидели, что перед нами раскинулся собор и сам город Херефорд. Это было прекрасное зрелище, радовавшее глаза, которые шесть месяцев не видели ничего, кроме
